Но тот сам его заметил и позвал:

— Кристеп! Кристеп! Я здесь!

Мы пробрались к его нартам, на другой конец двора, к забору. У каждого охотника своя упряжка, ведь много чего надо взять на зиму в тайгу. Одного пороха и дроби сколько!..

Возле его нарт на задних лапах сидел Сольджут. Он был привязан к передку коротким ремнём. А то во дворе много собак, они между собой передерутся, попробуй их тогда растащить. Сольджут узнал нас, завилял хвостом, подметая снег, как метёлкой, и уши поставил торчком.

Но нам было не до него. Кристеп, как только мы подбежали, ухватился за руку отца. Тот потрепал его по шапке. Спиридон Иннокентьевич держал в руках трубку. Изо рта шёл густой пар, и нельзя было понять: курит он или трубка у него погасла.

— Сейчас поедем, скоро, — сказал он. — Доробо, Ыйген. Ты тоже пришёл меня проводить? Спасибо…

— До самой горы вас проводим, — ответил я. — А потом на лыжах вернёмся.

Кристеп что-то сказал отцу, они заговорили по-якутски. Я отошёл немного в сторону.

Все охотники во дворе райпо были одеты почти одинаково — меховые куртки, меховые штаны. Только кожей они вывернуты наружу, мехом — внутрь. Это для того, чтобы снег не набивался в шерсть, не таял бы потом в тепле. А на ногах у них — торбаса выше колен, тоже гладкие.

Из дома на крыльцо вышел высокий широкоплечий мужчина в мохнатой безрукавке. Он поднял руку и громко закричал на весь двор:

— О-оу! Охотники!

Все замолчали и повернулись в его сторону. Во дворе стало тихо — охотники уняли собак: они перестали лаять друг на друга, только потихоньку огрызались.

— Это кто? — спросил я шёпотом.

— Главный в райпо, кто пушнину у нас принимает, — сказал Спиридон Иннокентьевич.

Широкоплечий желал удачи охотникам на промысле, и чтобы их тропа в тайге была счастливой, и чтобы никто ни одного патрона не пожёг зря, и чтобы в ловушках, в капканах они всегда находили добычу… Так он говорил, и я запомнил, потому что мне понравились его слова.

Потом он ещё громче крикнул:

— Доброй вам охоты! Доброй охоты, друзья!..

Все во дворе зашумели, повторяя:

— Доброй охоты! Доброй охоты!

А широкоплечий снял шапку и махал ею в разные стороны. Голова у него была белая, как снегом обсыпанная, и я подумал, что он, должно быть, много раз провожал охотников в дальний путь, много раз сам бывал с ними в тайге на промысле. Если в райпо он самый главный, значит, лучше всех должен всё знать про охоту.

Мы с Кристепом тоже кричали «доброй охоты», тоже подбрасывали вверх свои шапки.

Впереди зазвенели колокольчики на шеях оленей, — это первая упряжка двинулась к воротам, на выход.

— На нарты!.. — крикнул Спиридон Иннокентьевич нам с Кристепом. — Живей! Олешки пошли!

Одной рукой я прижимал к себе лыжи и палки, а другую просунул под сыромятный желтоватый ремень и держался изо всех сил, чтобы не свалиться. Ведь олешки с места взяли бегом — шагом они не умеют. Нарты подпрыгивали на ухабах. Спиридон Иннокентьевич бежал рядом. Я и не заметил, когда он успел надеть охотничьи лыжи — короткие и широкие, обшитые лысой шкурой. На них, говорят, удобно ходить по глубокому снегу, в тайге. Сольджут бежал с другой стороны и дёргал головой — хотел освободиться от ошейника и ремня.

Впереди, над мордами оленей, над рогами, висел густой пар от их дыхания. Нарты легко и быстро скользили по дороге, как лодка по воде. Не успел надвинуться сбоку дом, смотришь — он уже позади. Эх, не возвращаться бы с горы обратно, а нам троим уйти в тайгу на всю зиму! Жили бы в палатке, там места хватит, Спиридон Иннокентьевич учил бы нас добывать белку и другую пушнину. По вечерам грелись бы у маленькой железной печурки, на ночь устраивались бы в спальных мешках — они тёплые и мягкие, мы с Кристепом забирались вдвоём в один, когда Спиридона Иннокентьевича не было дома.

Жить в тайге охотником я бы согласился не только зимой, но и летом, и весной, и осенью. Но разве ж возьмут?.. Нарты проскочили уже последний дом, дальше дорога уходила круто в гору. Гора была высокая, а вершина её казалась седой оттого, что там, наверху, росли деревья.

Мы поднялись по дороге до первой петли, как будто в самом деле уходили в тайгу… Спиридон Иннокентьевич остановил упряжку и повернулся к нам.

Надо было слезать.

Кристеп стоял, смотрел на отца. Спиридон Иннокентьевич скинул рукавицы. Они на длинной тесёмке болтались у пояса, когда он шёл к нартам. Там у него было привязано четыре ружья: двустволка, один карабин и две малокалиберки — «тозовки»: старая, та, которую мы тайком таскали в тайгу, и совсем новенькая, семизарядная; мы все вместе ходили покупать её в лавку.