— Вот так? — насмешливо спросил он. По сверкающей поверхности отравленной морской воды пронеслось призрачное стадо оленей — хромой и слабенький олененок отстал, выметнувшаяся из кустов тощая волчица в один миг свернула ему тощую шейку и поволокла в логово. Толстолапые волчата с рычанием и фырканьем принялись за трапезу.

Круг грозно ревущих буйволов закрывал спрятанных позади коров и телят от стелющихся по земле рыже-полосатых кошек. Тигрица прыгнула… и рухнула под копыта, пропоротая рогами насквозь.

— Животные убивают ради жизни: когда защищаются и хотят есть, — сказал Великий Пес.

— Не создателю Мертвого леса говорить о жизни! — выкрикнула Ирка. — Мы тоже убиваем ради еды! Просто у нас нет ни когтей, ни рогов, ни меха, нам, чтобы есть, нужны поля, комбайны, и атомные электростанции тоже…

— Чтобы устраивать световые шоу в ночных клубах, — отрезал он. — И шить шубы из вымирающих животных!

— Мы так не делаем! Мы… То есть не всем это нравится…

— А тем, кто уже умер или скоро умрет из-за вас, должно послужить утешением, что это нравилось не всем? — едкой усмешкой на губах призрачного Симаргла можно было растворять камни. — Вас еще можно было пощадить, если бы была надежда что вы приберете… хоть ЭТО!

Ирку снова поволокло через сверкание цветных колец… В лицо ей полетел целлофановый пакет! Она стояла на рассекающей воды Днепра косе в своем родном городе. Чахлый лесочек, одно из не то чтобы любимых, просто самых доступных мест отдыха горожан, спускался к воде. Над узкой асфальтовой дорожкой пристроилась пара ресторанчиков, а на самой дорожке — тележки с мороженым. Ветер, словно пытаясь очистить загаженный людьми лес, гнал брошенные пластиковые стаканчики, пустые бутылки и пакеты. Прозрачные и цветные, большие и маленькие, пакеты порхали над пляжем, цеплялись за ветки деревьев, реяли над водой.

— Если люди все же надумают сопротивляться, смело могут идти в бой под знаменем целлофанового пакета, — насмешливо сказал Пес. — В большом и в малом вы одинаковые — мните живыми и чувствующими лишь себя!

Ирка вскинулась и закричала. Она снова лежала на шероховатом боку валуна на поляне посреди Мертвого леса, а только что увиденные картинки мелькали перед глазами, тая в тумане слез. Легко сражаться и стоять до последнего, когда чувствуешь себя правой, когда отчаянно бьешься за своих. Но когда тот, против кого ты сражаешься, кого считаешь убийцей и чудовищем, бросает тебе «Ты — убийца! Те, за кого ты бьешься, — чудовища!», вина швыряет тебя на колени, потому что в его словах нет ни капли лжи! Все — правда! Разве она не знала этого раньше? Знала. И принимала. А если и волновалась, то только о людях, а о других живых существах или просто о земле она вспомнила только сейчас, у алтаря замученного Великого Пса. Можно противостоять чужой силе — но как противостоять собственной совести?

Ирка плакала, прижавшись к боку валуна. Панас — или не Панас? — повернул к ней морду, и в его взгляде Ирке померещилось… неуверенное сочувствие?

— Ты еще можешь все изменить, — донесся тихий рокот.

— Как? — Ирка вскинула зареванное лицо. — Скажи, я все сделаю!

— Забудь, что ты наднепрянская ведьма! — Валун даже потеплел под ее руками. — Ты моя дочь, дочь Симаргла, — разве этого недостаточно?

Ирке захотелось разреветься еще горше и одновременно стукнуть кулаком по этой тупой каменюке. Разбрызгивая слезы со щек, она затрясла головой…

— Почему? — В вибрации камня звучали то ли ярость, то ли отчаяние. — Ты будешь счастлива здесь, я обещаю! И Сила для тебя тоже найдется.

— Не в Силе дело. И даже не в счастье, — почти неслышно ответила Ирка, вытирая кулаком слезы. — Я сама сказала на Алатырь-камне, что я человек, ведьма.

«А что дочь Симаргла — не сказала», — мысленно добавила она.

— Я могла бы уйти от людей, пока они обижали тебя. Но сейчас, когда ты собираешься уничтожить их… — она не закончила, только упрямо покачала головой.

Тишина нависла над поляной, только ритмично, как огни самой безумной из иллюминаций, вспыхивали и гасли светящиеся звериные глаза среди ветвей мертвых деревьев.

— Еще скажи, что они не заслуживают уничтожения! — повторил Симаргл. — Хотя бы за то, что лишили меня дочери.

Раньше бы Ирка сказала: «Ты сам себя лишил!» — раньше, но не сейчас. Сейчас она не могла ответить на самый главный вопрос: почему люди должны жить?

— Послушай, нам же не все равно… Люди… люди стихи о природе пишут! — Если даже сама Морана-Смерть этим впечатлилась…

издевательски процитировал тот, чей голос звучал из пасти Панаса.

— С тех пор вы вырубили множество лесов и перебили целые горы галчат! — В голосе больше не было ни сомнений, ни симпатии, он звучал откровенным презрением. — Если так любишь стихи, напомню тебе, — и призрачный шепот снова зазвучал у Ирки над ухом: — «Not one would mind, neither bird nor tree, if mankind perished utterly…» [39]