3

В лесу долго отыскиваю хоть небольшое укрытие, ветвяной частокол, но кругом лишь голые стволы, выбитые ветром. Останавливаюсь на небольшой полянке в окружении дубков и ломаных берез. Дубняк стоит целиком, с сохранившимися вершинками. От воды он только окостенел. Березы, хоть и не меньше полуметра в обхвате, все, как одна, – половинки древесных трупов, и то устоявших лишь до первого шквалистого ветра.

Необычно, как-то нереально бурить лунки прямо в лесу. Словно происходит это во сне, возвращающемся ко мне снова и снова, во сне, в котором уже не раз я ловко забагривал щук то из-под пола своей квартиры, то выставлял жерлицы во дворе дома рядом с трансформаторной вечно гудящей будкой, где, кстати, и плотва «клевала» неплохо. В ряду уловистых мест моих грез, кроме упомянутой будки, был и старый палисадник вдоль аллеи.

Смех смехом, но вот наяву приходится сверлить лед посреди лесной поляны, присыпанной свежим снегом. Первая, сквозная лунка будет в хозяйстве колодцем для воды. В две недобуренные я вставляю стойки-рогатины из тонких липок и, забросав сырым снегом, притаптываю. К этим стойкам привязываю перекладину, а на нее будут опираться три-четыре жердины из тех же липок. Легкий каркас, высотой в полтора метра, я обтягиваю двойным полиэтиленом. Кроме защиты от ветра он будет держать тепло костра, служить этаким экраном. Под наклонную крышу своего прозрачного шалаша кладу пару вязанок из прутьев – устраиваю постель.

Осталось только наломать, нарубить с запасом дровишек и развести костер. Без всего, перечисленного выше, нелегко переночевать на голом льду. Применительно к этому вспоминается, как вскоре довелось нам с приятелем, коллегой по службе, заночевать здесь же, и причины были те же – один единственный выходной и короткий световой день. Приятель предложил не возиться понапрасну с костром и хитрым вигвамом, а пересидеть ночь в рыболовных клееных палатках, на стульчиках. Мол, надышим, тепла хватит, а отоспаться можно и дома. Усталые и промерзшие на ветру, мы даже немного повздорили и остались каждый при своем мнении. Я пошел обустраивать укрытие от ветра и костер, а приятель, забравшись в палатку, замер там. Его хватило часа на два… Спали мы у костра, забыв наши разногласия.

После дня ловли я заторопился к автобусу, а приятель решил на свой страх и риск остаться еще на одну ночь: уж больно щедро отдаривалась Волга трех-восьмикилограммовыми щуками. Днями позже тезка рассказывал не шутя: «Чуть ведь не погиб я, Саня! Так и бросил все на льду, и щук и жерлицы! Не смог собрать… Вначале почти полз, а потом, когда разогрелся немного – побежал! Бежал, пока руки и ноги не почувствовал, чуть ли не до церкви!..».

Выяснилось, что вторую ночь он решил переночевать без костра, а потом и развести его не смог стылыми руками. Мороз-то еще злее ударил, да с ветром… За жерлицами и щуками товарищ отправился вскоре, но ничего уже не нашел – собрали, видимо, люди, не слишком обремененные совестью…

Нынешней ночью морозец тоже щиплет. Ему помогает ровно усиливающийся и опадающий ветер. Мигом высвистывает тепло, стоит только остановиться. Но я выгоняю озноб заготовкой дров, которые приходится большей частью ломать по уровню льда. Топор только отскакивает от сухих дубков и кленов. С липняком тоже проблема: ломается хорошо дерево, но все на мочало исходит. Попробуй оторви друг от друга ломаные полешки, связанные лыком-корой, словно веревками. Назабавившись с дровами, развожу костер. На льду это сделать непросто: огню и то холодно. Для розжига у меня припасены таблетки сухого горючего. Вскоре рядом с палаткой полыхает звонкий кострище… Звонкий в том смысле, что трещит неимоверно, словно рвутся в нем сотни миниатюрных петард. То и дело приходится увертываться от отстрелянных кострищем угольков. (Видимо, разрывает мерзлое сухое дерево). Но и теплеет где-то в душе: рядом живое разгорячившееся существо, немного болтливое, но это вначале не мешает. А от угольков можно завернуться в армейский плащ химзащиты.

4

Просыпаюсь от холода, охватившего все тело. Костер плавает в воде, попыхивая немощно дымком и паром. За час-два угли «выели» во льду небольшую промоину, и теперь надо наращивать над ней слой дров. Через какое-то время все повторится. Так обычно и спишь всю ночь: подремлешь до озноба, а там встанешь, побегаешь, поломаешь дров, посмотришь на луну и снова – нос под мышку. Но сейчас решаю больше не ложиться. Перевалило далеко за полночь, а дел еще много. Вот полежу минут пять… Только эти бытовые мысли мелькнули в голове, как замер я при виде картины, пришедшей со сна неожиданно, а потому еще более волшебной. На моих глазах тяжелым пыльно-складчатым занавесом разошлись тучи, разнесло их по сторонам в жиденькую кисейку, и открылась за ней, штопаной, равнодушно-прозрачная бездна с мириадами звезд и бледным ликом страшноглазой Луны. Упал свет, заструились неверно снеговые равнины, и виделось мне, что поднялись будто бы над головой скрученные болью шершавые руки старых дубов, распались берестяные трупы и обернулись в танцующих призрачных русалок. «Не остудить бы им нежные ножки о снег, мороз ведь», – мелькает нелепое (тем более, какие у русалок ножки?), а тут уж рассыпается с небес, звенит колокольчиками знакомый смех, переливается грудно, а затем и в площадную брань переходит.

«Уж не Маргарита ли?!», – опять мерещится. Точно она! Совсем без нижнего белья дует по морозу на метле, только след инверсионный белеет да волосы искристой шапкой отдуваются в лунном свете.

«О, сладкострастная утешительница Мастера! – шепчу в упоении. – Твоя пышно-мраморная грудь, ослепительный и плавный изгиб бедра… Соскользни ко мне, смертному, по лунной дорожке… Приди, царица чувств и ценительница таланта… Милая…».

«Милая…», – бурчу сквозь сон и просыпаюсь во второй раз. Что за наваждение?! Ох уж эти колдовские ночи!.. А картина и наяву действительно почти инфернальная. Моя круглая полянка сплошь в искорках и блестках лунного света, упавшего на чистый снег.

Чередование черных теней и бело-обнаженных берез создает иллюзию движения этих мертвых тел. Если окинуть взглядом перспективу, панораму далей, то видится покойно-бледная равнина, смутные очертания берегов и островов, где ломано-причудливо раскинуты кроны деревьев и темнеют кустарники, в которых отогревают лежки осторожные русаки. Подмигивают редкие огоньки далеких деревень, может быть, с Дубовой или Мазикино, а может быть, просто волчий мерцающий взгляд стережет мои движения из-за гнилого пенька?.. Лунный призрачный свет, мороз и звонкая тишина кругом… Почему-то пахнет яблоками и немножко чистой женской кожей…