– Бог дал, Бог взял! – прокричал, растягивая каждое слово, Фарадж Абу Анмару, увидев, как тот, подсчитывая потери, сложил ладони в знак покорности судьбе.

Абу Анмар в ответ воздел руки к небу, словно взмолился, соглашаясь с ним. Хотя в действительности, кто знает, возможно, он причитал: «Да возьмет тебя Аллах к себе!» – имея в виду ненасытного Фараджа, которого нелегкая принесла в этот момент крутиться поблизости.

Она согнала Набо с дивана в гостиной и, не глядя, смахнула с обивки шерсть. Каждый раз, когда она гладила пригревшегося у нее на коленях кота, он линял так сильно, что можно было не сомневаться – диван после него надо чистить. Она могла и не обращать уже на это внимания, но это место в гостиной было для нее особенным – напротив висел огромный образ святого Георгия, а по бокам от него приклеены две небольшие черно-белые фотографии в деревянных рамках с резьбой – сына Даниэля и мужа Тидароса. Рядом репродукции – «Тайная вечеря», «Снятие Иисуса с креста» и три копии с подлинных средневековых икон размером с ладонь, написанные пером и чернилами. Краски на них поблекли, да и имен всего сонма святых разных церквей она уже не помнила. Муж много лет назад прибил их здесь на стене в гостиной, а также в спальне, в комнате Даниэля, которая теперь заперта, и в других помещениях, где никто уже не живет.

Здесь она проводила почти каждый вечер и тщетно обращалась с мольбами к ангельскому лику святого, которого почитала особо трепетно. Его облачение – тяжелые доспехи, полностью покрывающие фигуру серебряными чешуйками. На голове сияет шлем с пером, из-под него выбивается светлый локон. Длинное острое копье устремлено вверх. Воин сидит на белом мускулистом коне. И всадник, и конь изогнулись в порыве сразить зловещего Змея, выползающего из угла картины и угрожающего поглотить их обоих со всем снаряжением.

Однако детали Илишу не замечала. Надев очки с толстыми линзами, болтавшиеся на цепочке на шее, она всматривалась в безмятежное, не выражавшее ни единой эмоции лицо святого. На нем трудно было поймать искру гнева, найти следы печали, отыскать надежду или заметить проблеск счастья. Он выполнял свой долг с одним-единственным чувством – непоколебимой верой, которой было исполнено его сердце.

Илишу рассматривала изображение своего небесного покровителя иначе, чем других святых. Она относилась к нему, как к близкому человеку, как к члену ее разлученной и рассеянной по разным уголкам света семьи. Он один все это время оставался с ней рядом, за исключением кота Набо… И не считая тени ее сына Даниэля, который в конце концов непременно вернется домой. Люди видели в ней одинокую женщину, разговаривающую с призраками, но для нее они были реальными, живыми существами, которые не давали окончательно сойти с ума.

Она была разочарована, так как святой не исполнил ни одно из ее заветных желаний. Ведь она же вымолила, он же обещал ей после стольких бессонных ночей, проведенных в слезах! Илишу понимала, что жить ей остается недолго, и мечтала только об одном – получить знак свыше о судьбе сына. Если он жив, пусть вернется домой. Если мертв, она должна знать, где его могила. А если могилы нет, пусть ей укажут место, где он встретил свою смерть. Она хотела посмотреть в глаза покровителю и спросить его про обещанное. Да, днем это было изображением святого Георгия, в котором нет ничего необычного. Замеревшая бессловесная фигура. Но с наступлением ночи приоткрывалось окно в другой мир. Божественный дух нисходил и через святого говорил с несчастной, чтобы она не скатилась в пропасть безысходности и не утратила веру в Бога.

В мерцающем свете керосиновой лампы ей показалось, что изображение за мутным стеклом колыхнулось. Она вгляделась в глаза и красивое гладкое лицо святого. В этот момент кот раздраженно мяукнул и покинул комнату. Покровитель остался в той же позе, рука так же высоко заносила копье, но глаза уже смотрели на нее.

– Ты торопишься, Илишу!.. Я сказал тебе, Господь успокоит твою душу или положит конец мукам… Или ты услышишь радостную весть… Но никто не вправе указывать Ему, когда этому суждено произойти…

Полчаса она умоляла святого и спорила с ним, пока черты его лица вновь не застыли в недовольной гримасе, показывающей, что он не желает продолжать бессмысленный разговор. Прежде чем лечь в постель, она прочитала молитву перед большим деревянным крестом в спальне и удостоверилась, что Набо уже дремлет в углу на своем коврике, похожем на шкуру тигра.

На следующий день, как только Илишу закончила завтракать и помыла за собой посуду, с оглушительным ревом над кварталом пронесся американский апачи. Через мгновение перед ней предстал сын. Или ей показалось?.. Нет, это он… Дани… Так она звала его в детстве… Сбылось предсказание святого Георгия… Она окликнула его… Иди сюда, мальчик мой!.. Сюда, Дани!.. Ну же!

Чтобы сделать свою историю еще более ошеломительной, Хади Барышник старался привнести в нее больше реалистичных деталей. Как только припоминал что-нибудь, сразу вставлял в свое повествование то, что с ним на днях стряслось. Он садился на диванчик в углу у окна в кофейне Азиза аль-Мысри, разглаживал непослушные усы и топорщащуюся бороду, потом чайной ложечкой стучал по подстаканнику и, отхлебнув пару глотков чая, снова приступал к рассказу. На этот раз он устроил представление в честь нескольких гостей, которых Азиз аль-Мысри заманил в свое заведение послушать его байки.

Среди посетителей оказалась немецкая журналистка – щуплая блондинка с очками в толстой оправе на остром носу и тонкими сжатыми губами. Ее сопровождали переводчик-иракец и оператор из Палестины, который положил переносную камеру прямо напротив Хади. С ними пришел также Махмуд ас-Савади – смуглый молодой человек, корреспондент, приехавший с юга Ирака и остановившийся в гостинице «аль-Уруба», принадлежащей Абу Анмару.

В тот день немка, продюсирующая документальный фильм о буднях иракских журналистов в Багдаде, всюду следовала за Махмудом на протяжении его рабочего дня. Оператор снимал, как Махмуд бродит по улицам в поисках материала, комментирует последние события и рассказывает о трудностях, с которыми ему приходится ежедневно сталкиваться. Немка вовсе не планировала тратить время на длинные и запутанные россказни какого-то старьевщика, от которого несло перегаром, с глазами навыкате, да еще в поношенной одежде с прожженными сигаретами дырками. К тому же лишний выход на улицы Багдада женщины с такой привлекательной внешностью, как у нее, был риском. Поэтому она решила не включать камеру и просто послушать. Каждый раз, отпив из стаканчика чай, она поворачивалась к переводчику, и у того занимало очень много времени объяснять, что говорил Барышник.