Впрочем, и наши дамы хороши. Идут на поводу у мужчин. Потакают их разнузданности. Верят им, когда половую распущенность мужчины трактуют как веяние эпохи демократии, открытости и равенства. Нет, какие мы, женщины, все-таки, дурочки. К эмансипации рвемся. Осмеиваем ханжество, а получается, что проповедуем половую вседозволенность, от которой сами страдаем в первую очередь.

Вот и допрыгались. Послеперестроечные авторы не способны написать ни одного правдивого романа о чистой, возвышенной любви юноши и девушки. А о беднягах поэтах и говорить нечего. Вместо того чтобы создавать Вечные, нетленные стихотворения, поэты унижают свое дарование, рифмуя для торгашей, для их бесчестной рекламы предметы интимного женского туалета и прочую дребедень. Эти хлюсты-бумагомараки способны лишь копировать в своих слащавых опусах прелестные женские образы из классических романов романтической поры. Но как они ни румянят своих современных эмансипированных героинь, от них, все равно, разит распущенностью и плебейством.

Слово эмансипация было для Полины – почти ругательным. Оно свидетельствовало об утрате женщинами главного качества их очарования – самостоятельности, гордой независимости, без которой не сохранить и женственности. Теперь дамы завоевывают свое "женское счастье" так оголтело, с такой коварной, улыбчивой агрессивностью, словно выступают на корриде в качестве матадоров. Их не смущает кровь поверженных конкурентов. Для них жертвы любовного коварства – всего лишь быки, мясо. Фу, как это противно. Зачем оно нужно, такое грязное счастье.

" Я же вот не воюю за свое "женское счастье. Что дала мать-природа и на том спасибо". – Привела Полина зеркалу самый убедительный для нее довод.

– Я никому не изменяю, не отбиваю богатых мужей, не толкаю супругов на преступление ради того, чтобы осыпать себя брильянтами или, на худой конец, купить норковую шубу. Я не подсиживаю коллег, чтобы хоть на ступеньку продвинуться по службе, не продаю свое тело боссу за прибавку жалования… И счастлива, черт меня побери! Счастлива! И счастье мое чистое, как постель девственницы".

Это была очень удачная мысль для начала дня.

"И начнем мы его с двойной чашки кофею". – Фыркнула Полина.

Полина повернулась перед зеркалом одним боком, другим, и, весьма собой довольная, прощально помахала услужливому отражению ручкой.

"Как же много я потеряла, мало общаясь через зеркало со своим прекрасным двойником… Вот уж он врать мне не будет".

Она решила еще немного побаловать себя нежным бездельем и нырнула в постель.

Выпрыгнула из теплой постели, босиком прошлепала на кухню. В ручную мельницу насыпала кофейных зерен сорта Арабика, и стала глубоко вдыхать распространившийся по кухне волнующий аромат кафе.

"Впрочем, чему тут удивляться. – Философски рассуждала Каравайникова, пригубливая обжигающий божественный напиток. Прежде всего – я женщина. С большой, между прочим, буквы. Если бы я не верила в это, где бы я сейчас была после того, что надо мной учинили. На дне Москвы-реки или болталась бы в петле на березе где-нибудь в Измайловском парке.

Да что там говорить! Даже милашка Пушкин не сумел показать миру всей прелести, всего многообразия женских чувств. Он подражал моде на бледные эфемерные создания, с их страстью к обморокам. Бедняжки верили, что слабость здоровья в глазах грубых мужчин свидетельствует об особой тонкости чувств, об особой поэтичности образа Прекрасной Дамы. Увы, Пушкину были неведомы глубины женского скрытного ума. Блеск его – блеск отполированной модой поверхности. Но сколько магии в этом блеске. Посмотрела бы я на его героинь, если окунуть их в помойку нашего быта. А я вот, хоть и унижена, хоть и брошена на колени, но – жива и не просто надеюсь снова стать с колен на ноги, я надеюсь своими руками покарать плохого человека. А на это не каждый мужчина способен.

Нет, все-таки, какие мы женщины молодцы. Есть в нас, есть неподдающаяся описанию тайная сила. Мы, вроде, и не лидеры в этом мире, но мир вертится вокруг нас, вглядывается нам в глаза, вслушивается в наши речи, старается угодить. Наша сила – магического свойства. Женщина – движущая сила цивилизации. А если взять наш сермяжный быт? Именно классические литературные образы прекрасных дам остаются единственным украшением серой, жестокой, безнравственной действительности, где царят законы мужской логики и животные их страсти. Жаль, нет спроса на женский своеобразный ум. Ревнуют мужчины, ревнуют…

Вот Чехов Антон Павлович, вот это совсем другое. Чехов хоть и позволял себе говаривать в том смысле, что бабы – дуры, но это всего лишь, дань моде того времени.

А Фаддей Капитонович… Да, Фаддей Капитонович… Он хоть и слабовольный мужчина, но более открытый и понятный чем другие. Послушаешь его жалобы, поразмышляешь о его безответной любви к легкомысленной Клариске и начинаешь кое-что понимать. Начинаешь немного чувствовать, что эти мужчины не какие-то чужеродные существа, не совсем примитивные и грубые, похотливые монстры, но, кое в чем, пожалуй, даже потоньше, поосновательнее женщин.

Чудак этот ясновидец Фаддей. Имя и то чудное. Видит Кларку насквозь, но попался "как кур во щи". Ну что он такого нашел в Клариске? Ну, с чего тут беситься? Эта взбалмошная материалистка только и заботится о своих удобствах в жизни. Эксплуатирует своих несчастных любовников только так, а в постель ложится, как одолжение делает. Или платит натурой за услуги.

И, в тоже время, эта Кларисска ни дня прожить не может без мужика. Бред какой-то! Уж какие-такие особые ласки ей оказывают мужчины? Да после тюрьмы в ней нежности женской не осталось ни капли. Как не понимают этого ее хахали. Пустая, красивая сладкоежка, а на нее мужики бросаются как мухи на варенье. И не глупые мужики…