" Каждую ночь с нами происходит маленькая смерть".

Истомившийся за три недели безделья, мозг жаждал настоящей работы. Мозг трепетал от подвернувшейся возможности хорошенько напрячься и отмежеваться от реальности созревающего самоубийцы. Мозг жаждал абстрактного эфира вольного воображения. Мысли хотели полетать перед мгновением Икс, насильно прерывающем связь земной мысли с вечностью Вселенной. Мозгу неважно было над чем экспериментировать. Для него тоже настоящая работа была наркотиком.

"Засыпая, мы умираем… А сны – это послания от смерти с "того света". Увы, в никуда. Нет, они предназначены продолжающим тянуть свою жизненную лямку, ничего не знающим о вечном покое Того Света… Боже мой! А душа и рада, что мы становимся такими беспомощными, такими безопасными для нее. Вы только посмотрите на нее. Отдыхает душа от нашего земного сволочизма. Улетает в просторы Вселенной… Порхает как голубой мотылек. Наверное, жалуется мотылек Всевышнему, как трудно с нами бороться. Доносчица… "Там", поди, уже известно, что я надумала руки на себя наложить. Известно-то известно, но никто не торопится предотвратить глупость старой девы. А ведь я и вправду – "Невеста Бога". Что женщина ты, Всемогущий, не пожалеешь свою "Невесту", пребывающую в растрепанных чувствах по твой вине. Не нужна я тебе… Не нужна…

Город гудел утробно, откуда-то из-под земли. Как зарытый в землю мощный электродвигатель. Город гудел, переливая из пустого в порожнее мертвые сны.

"Вот и настал черный день. Утром первым делом нужно снять со сберкнижки все до копейки, что по рублику отложено на этот самый черный день. Не забыть бы написать завещание. Короткое, но толковое. Квартиру, само собой, – племяннице Карине. А то Варвара быстро промотает. А Варваре? Варваре достанется фамильное серебро и остатки прадедовского золота в царских червонцах. Господи, какая я непрактичная у тебя. Словно жить собиралась сто лет. Золото берегла. Мамины вещи, выглаженные, висят в шкафу… Папин архив сохраняю… Плюшкин в дамском платье. Даже завещания не имею. Отчего это? Эгоизм это или от обиды? Глупая я еще, господи… К смерти надо готовиться, а я делю имущество между живыми. А готовиться нужно загодя. Чтобы не суетиться в последний день. Бог с ними, с наследниками, сами разберутся. Хотя нет, не разберутся. Еще нужно тащиться к нотариусу. Завещание заверить. Чтобы никаких недоразумений ". Умереть даже по своей воле – не так-то просто. Тоже событие"…

Каравайникова хотела было перекреститься. Вернулась в спальню, требовательно взглянула на темное безразличное лицо усталого святого, скучавшего в полумраке спальни. И не посмела кощунствовать. Контакт с родительскими образами так и не наладился. Не хорошо. Не по-христиански.

"О, бабы, бабы! Вместо того чтобы отомстить негодяю, мы себя убиваем… – Полина набросила на икону свой ситцевый халатик. – Вот теперь я совсем одна и ни на кого более не рассчитываю. Ни к кому никаких претензий… И ничего хорошего в этом не вижу. Спятила баба. Некому поучить вожжами. Представляю, как будет ворчать Варвара: "Был бы мужик дома – не допустил бы греха".

Полина достала их холодильника тарелочку с остатками сотового меда. Мед затвердел. Аромат выветрился, но вкус так и остался божественным. Но мед не подсластил грустные размышления. Последние размышления самоубийцы…

"Раньше, чуть что, я сразу начинала выступать, "права качать", как выражаются приблатненные нынешние интеллигенты. Любому начальству говорила прямо в глаза, если он поступал не по совести, несправедливо… Сколько лет проработала председателем месткома… Сколько грамот, сколько подарков получила за свою честную работу на благо родного коллектива… Даже забавно, все больше часы дарили… Словно, подгоняли мое время. Сколько повоевала за права своих коллег… И все бесплатно. А когда пришел мой последний час – рядом никого. Никому ты, Полина Георгиевна, не нужна более со своей хваленой справедливостью".

Горьковатый мед защекотал горло. Каравайникова опять захотела поплакать, но и тут обнаружился недосмотр Всевышнего, – обделил слезами.

"Теперь, Полина Георгиевна, о справедливости ты и не вспоминаешь. Спеклась, милочка ты моя. Над тобой надругались, а ты и хвост поджала… Ах, Справедливость, Справедливость… Коварная ты штука. Другие женщины до умопомрачения требуют от жизни бабского счастья, а я, как ненормальная требовала Справедливости. И не обижалась, когда за глаза обо мне шептались: "эмансипетка"!

Тарелочка опустела слишком быстро. Раньше этого лакомства хватило бы еще на одну покушку.

"Я желала этой справедливости, как бабы, в самую свою знойную пору, желают мужика… О! Это самое страшное, когда в недрах женщины рождается это нестерпимое желание. Желание Справедливости. Это жгучее, стонущее от страсти чудовище пожирает мозг, женщина глупеет от своего желания. Да руки коротки настоять на своем. Увы и ах! Нормальная баба смиряется, обессиленная, беспомощная она уходит в себя, впадает в транс безразличия, как саламандра впадает в спячку… Но это обманчивое безразличие, обманчивое смирение, господа хорошие!"

Мысленная тирада эта предназначалась мужу Варвары. С трезва безответному существу. Забитому. Но буйному спьяну. Вспомнив о зяте, Полина и ему назначила часть своего домашнего скарба. Охотничье ружье Зауер с золотой насечкой и оптическим прицелом, нормально зарегистрированное, мирно почивающее в платяном шкафу, рядом с дедовским сюртуком.

А мысль все отвиливала от практических забот. Спешила в сферу абстракции, поэтических метафор, в виденческий мир воображения. Не очень ее там принимали грезы, слишком иронична она была. Ну да бог с ней… Не долго ей осталось…