Она не была, понятно, стопроцентным его физическим телом, подоб ным моей половине существа, но моей она была лишь процентов на 20. На каком-то то переходном качестве от духовного к физическому между моим и его телом. Она была и выше меня по росту, как было и в жизни, и структуры ее постепенно под наклоном переходили в мои.

Однажды вечером, сидя дома, заливаемый желтым светом от людей по лучивших мои письма, я обратился с вопросом к Учителю: "Ну и что мне сейчас делать, когда я знаю все мне необходимое". С этим вопросом я подошел к Его книге и открыл первую попавшуюся страницу. Книга отк рылась на Глобальном Разуме.

Читал главу я левым полушарием. Оно казалось наполовину срезанным в горизонтальной плоскости в левую сторону от сагиттальной плоскос ти. Правую часть головы я ощущал целиком, но мысль в ней была в этот момент неподвижной. Некоторые эмоции не давали ей двигаться там. "Ищущий терпеливо покоряет каждую ступень своего существа так, что основание существа неразрывно связано с его вершиной",- писал Сатп рем. Несмотря на то, что, читая, я поднимался к этим высотам и с них обозревал те перспективы, которые они дают поднятие и закрепление в них по описанным Сатпремом пути требовало времени и эти перспективы в настоящем показались мне нереальными. Мне ведь надо было писать книгу. Но с другой стороны я встал перед фактом что у меня нет выбо ра ни по жизни, ни для книги. Не могла же последняя закончиться тем, что вместо головы на плечах у меня только 3 ее четверти, а работает, хотя и не хуже многих голов, несуществующая в моих ощущениях ее 4 четверть. Хотя не она, а моя душа на ее месте находящаяся.

Этот открытый угол головы, а точнее такое возвышение правого по лушария над левым, делало нереальным скорое выравнивание обеих поло вин головы и их объединение. Но жизнь шла своим чередом. И вскоре я увидел, что мне не только ничего больше не остается делать, как вы равнивать обе половины головы, но и то, что это дело движется намно го быстрее, чем можно было предположить, а открывающиеся знания с головой втягивали меня не только в познание себя, но и в сам процесс открытия.

Однажды я увидел картину моей психики, напоминающую ущелье. Справа возвышался монолит поля Павитрина, слева - моего отца. Иногда его сменял Славин. Посередине головы был глубокий проем до самого моего сознания. Созерцание этой картины вызвало у меня чувство нереальности заполнения этого проема не только в скором времени. Ведь представить необходимое может образное мышление. А тут у меня отключено не только оно. Весь правый монолит, вышиной уходящий в небо, внушает тебе свою незыблемость. И ты просто представить себе не можешь, что может быть иначе, а не так.

У меня был уже опыт духовного размежевания.

В далеком детстве, поехав однажды на рыбалку с парнем, приходившим в наш двор для общения, мы вступили с ним в какой-то абсурдный спор кто есть кто, оставивший осадок на душе. Парень этот обвинял меня в каком-то неправильном отношении к жизни. Приводя мне в пример по очереди всех моих друзей детства он пытался доказать мне свое. Я же, зная все стороны их личностей, в том числе и слабые, наглядно показывал ему несостоятельность его доводов, в запале не видя как мои слова могут быть использованы где-то и "перегибая палку" для настоящего, вспоминая их прошлые причиненные мне обиды. Обладая еще и некоторой любовью к сталкиванию лбами, мой товарищ не замедлил по приезду рассказать о моем "настоящем" отношении к ним, моим друзьям. Для них это был гром среди ясного неба. Утром, идя в магазин и увидев Толю Фурсова, возившегося со своим моторным велосипедом я, увидев, что он уже знает о моих словах, подумав, что он сейчас не будет со мной разговаривать, пошел дальше не поздоровавшись и не подойдя к нему. Спустя 5 лет, когда у нас, благодаря судьбе, началось официальное схождение, а у каждого был свой новый круг своих, в том числе и новых, знакомых, я увидел как я выглядел тогда в его глазах. - Я опешил когда услышал твои слова обо мне от О. и решил у тебя узнать было ли это? Когда я тебя увидел, я думал, что ты подойдешь, и я у тебя спрошу. У меня глаза вылезли на лоб, когда ты прошел мимо.

Толя и сейчас боялся со мной общаться и говорил мне осторожно, а недоумение мной - как так можно было поступить -висело в воздухе и сквозило в каждой фразе постоянно, наполняя меня болью от невозможности дать ему сейчас понять, что это же я стою перед ним. Для него это был уже не я.

С Женей Тимошенко мы сошлись раньше. Он от меня не требовал объяснений, но стена его отчуждения держалась не менее долго.

Коля Падерин как-то попросил меня оставить у себя ружье и патронташ с заряженными патронами. Матушка в это время была на Сахалине с коммерческой поездкой.

Колино предложение было заманчивым, несмотря на то, что когда весной я ездил с родственниками в деревне на рыбалку, испытывал боль, наживляя червей на крючок. Было такое чувство и видение, будто где-то в астрале перекрещиваются моя и их энергетика тел.

Но присутствие ружья в доме оживляло мои прежние школьные страсти, и я надеялся найти со своей душой какой-то компромисс.

Ружье пролежало у меня 2 недели, пока Коля его не забрал, поехав в тайгу. Я и не понял сразу той роли по большому счету, которое должно было сыграть это ружье в моей судьбе. Две недели имея под рукой полный патронташ заряженных патронов я мог свести счеты с кем угодно, будь я сумасшедшим или хотя бы просто неврастеником. Ружье мне возвращало мое имя во всей полноте.

Было 12 часов ночи и увидев в доме напротив у Игоря Родионова -друга детства -горящий свет, я пошел договариваться с ним об его подсадке меня "зайцем" или за небольшую плату в пассажирский или почтово-багажный поезд. Игорь работал проводником. Договорившись с ним на встречу завтра, я лег в медитацию.

На следующий день я пошел на поиски денег. Продал велосипед. Занял у сестренки -Иры Евсеевой, приехавшей в отпуск четыреста тысяч, пообещав ей, что матушка по приезду с Сахалина отдаст, продав Колино ружье, что Коля сказал сделать, узнав о причине моего отъезда.

Игорь не мог меня отправить бесплатно, и я решил добираться до Москвы поездом на общих условиях. Вместо 300 тысяч, о которых мне сказали в справочном бюро в кассе билет стоил пятьсот сорок шесть тысяч рублей в плацкартном вагоне. Не раздумывая, я взял его.

Матушка все не ехала, и я решил попросить Колю пожить у нас до ее приезда.

Это было время, наверное, самых больших моих сомнений. Испорченные отношения с Ольгой Ивановной, с Павитриным, я чувствовал стену их энергии, давящую мне в затылок. Так я начал приходить к еще одному открытию. Те планы об отъезде, которые я вынашивал с прошлого года были заложены мне отношением Павитриным. Он не внушал мне уехать, но я, следуя его отталкивающему отношению бессознательно для меня, направление его энергии перевел в оформленную моим сознанием мысль и сделал ее своим планом. "Почему я должен уезжать из-за недопонимания меня, - думал я, - сильный остается, слабый убегает. Пусть сам бежит, если ему надо". Но сейчас у меня была, так сказать, уважительная причина. Тем более книга. У отца дома была печатная машинка. Здесь же я не видел возможности напечатать свои рукописи.