Однажды ночью приснился Вадим, дающий мне метлу и отправляющий меня работать дворником (после моего устройства на эту работу). В другую ночь приснилось как я расчленяю Вадима и его тело прячу в тумбочке в какой-то комнате. Проснулся я, что называется, в холодном поту, бывшем на деле горячим, с чувством раскаяния за содеянное.

Уроки в школе мне нравились не столько тем, что я преподавал по программе, сколько тем, что при помощи этого я общался с ребятами. Главное в ходе всей практики я видел в научении ребят свободно и правильно мыслить без стереотипов и шаблонов. Мои десятиклассники стонали перед каждой контрольной, вопросы которой часто составленные многоэтажными терминами, были просты и легки, а многие ответы можно было получить, не напрягаясь, а лишь правильно подумав. Эти контрольные были сродни игре и стон у ребят был только потому, что растолкать людей на игру бывает не менее трудно, чем на работу. На оценки я тоже не скупился и ими давал ребятам дополнительную веру в себя. В случае же лени и безответственности, как правило, не ставя отрицательной оценки в журнал, давал провинившемуся исправить положение. Единственным предметом, мне не нравящимся, была экономическая география у девятиклассников. В этом повинен, наверное, уровень развития промышленности, и, ведя уроки, я просто не видел смысла пересказывать ученикам то, что непрогрессивно, и о чем они могут прочитать дома сами, если им это будет нужно. Зато на биологию я летел. После первого же урока, связав его тему с восточными единоборствами, я получил кличку "Ниндзя", утвердив ее чуть позднее открыванием бедром заклинившей двери класса. Один из лучших учеников - Паша Деревянкин, до этого открывавший ее ударом ноги, так как открыть иначе ее было невозможно, увидев мое открывание, не стал сдерживать свои эмоции: "Вот это мощь!" Это было уже на перемене.

С классом я поддерживал самые душевные отношения. Увидев в Андрее Петраченко воплощение совершенства, я привязался к нему, сошелся ближе с его друзьями Сечкиным Сережей и Пашей, познакомился с его родителями. Начал отношения с ним я предложением ему разделить со мной колым, данный мне в тубдиспансере - забетонировать отмосток у столовой. Несмотря на такую разнообразную внешнюю, моя внутренняя жизнь в это время была не менее разнообразной, чем внешняя. Ведя уроки и глядя на учеников или Елену Александровну, иногда присутствовавшую на моих уроках, я ловил себя с некоторой гордостью на том, что, давая сейчас им массу самой разнообразной информации, я еще и умудряюсь вести тут же парапсихологическую войну с Павитриным. Визуально выглядело это постоянной сменой гомеостаза в правом полушарии. Как будто вся полость головы от лица до затылка была заполнена вертикально стоящими прозрачными полевыми пленками, которые в результате воздействия на меня постоянно менялись подобно перфокартам, то вставляясь, то убираясь. Само вещество правого полушария было размягченным, и я не мог на него положиться, и информацию, которую нужно было запомнить, доверял только левому, как и процесс общения с людьми. Только в это время в результате все возрастающего напряжения парапсихологической войны эти процессы только стали из подсознательных становиться сознательными. Диалогов с Павитриным я не вел, так как не знал, он это, или это только в моей психике, но иногда после какого-нибудь его проявления вставлял какую-нибудь мысль на его счет. Дома же подготовка к предметам даже мне представляла интерес своей необычностью. Сидя с конспектом или с карточками для контрольных в руках я, напрягая голову, смотрел в себя. Где-то внутри меня на какой-то фронтальной плоскости, подобной поверхности чистого экрана появлялась необходимая мне мысль, фраза или слово, которое я списывал в тетрадь. Работа головой требовала значительного напряжения с постоянным чувством того, что ей, как и всем другим моим делам, мешает Павитрин, затрудняя ее работу своими эманациями. Тем не менее тот внутренний экран, который я видел внутри себя, на котором появляется нужная мысль, я видел, держит он.

Практика закончилась. Последнюю ее треть я тянул на нервах, так как голова отказывалась работать во всех отношениях - как в контроле себя и дисциплины в классах, так и в подборе и подаче информации, заинтересовавшей бы учеников. Мир с надвигающейся зимой как будто становился под стать поздней осени - черно-серо-белым и выжать из себя красок для его раскрашивания я просто не мог. Елена Александровна была занята, и я предложил ей, что я напишу характеристику на себя сам, и если напишу правильно, Елена Александровна ее утвердит. Елена Александровна ее утвердила.

Характеристика на студента 5 курса ЕГФа БГПИ Белова Михаила.

Белов Михаил проходил в третьей школе педагогическую практику, вел географию и биологию в 8-10 классах и исполнял обязанности классного руководителя в 10 классе. Как классный руководитель зарекомендовал себя с положительной стороны. В свободное от уроков время присутствовал на других уроках, большую часть времени нахождения в школе находился с классом. По поручению классного руководителя организовывал ребят на уборку территории, контролировал уборку класса после уроков. Существенно помогал классному руководителю во время загородной поездки на белогорьевскую турбазу. С классом у Михаила установились дружеские отношения. Авторитетом у ребят он пользовался, но хромала дисциплина на уроках, которой Михаил уделял недостаточно внимания. Случались также и опоздания на уроки (у меня). Для проведения уроков он использовал много дополнительного материала, но методика его подачи была не всегда правильной. Большое количество дополнительного материала, которое он использовал, сочеталось с не всегда методически правильной его подачей. Классный час по теме: "Путь человека в жизни" оцениваю на "хорошо".

Я всю жизнь стремился зимой под брюки не пододевать теплое белье. Павитрин же пододевает. И сейчас у меня стал возникать с собой конфликт: по-прежнему воспитывать в себе спартанские настроения, или "налепить себе мягкий мирок". Я не мог придти к одному решению. Едва я собирался идти в одних брюках - начинал чувствовать, что замерзну, едва я одевал трико - переставал себя уважать. К концу месяца работы дворником, поднимая с земли нетяжелую ветку, я вдруг почувствовал хруст в грудном отделе позвоночника, от чего потемнело в глазах, и я присел. Оставив работу и придя домой, я лег было осторожно спать. Как неожиданно проснулся часа через 2 и почувствовал, что если не встану сейчас - у меня есть шанс утром не подняться вообще даже для того, чтобы хоть кого-нибудь позвать на помощь. Послав Павитрину проклятье за то, что помог мне дойти до такого состояния, я встал и пошел в приемный покой травмотологического отделения областной больницы. Дежурившие там медсестра и врач объяснили мне, что для постановки диагноза мне нужен хирург, которого сейчас нет и сказали прийти утром в травмпункт первой городской больницы. Мое искупление своих обязанностей перед собой и Богом за свое здоровье меня успокоило и я, вверившись себе, Богу и судьбе, пошел домой. Утром я встал, как ни в чем не бывало.

В институте мои новые однокашники меня приняли также радостно и неординарно, как и в школе. Помогла этому моя, как им показалась, наивность. У меня не было никакого отталкивания или отчуждения от кого бы то ни было практически ни в чем. Если человек вел себя естественно просто и не играл, он мог от меня получить наверное любой ответ на свой вопрос. Понятно, что в последствии он должен был придерживаться той ноты открытости, на которую он ставил отношения вначале, чтобы не причинить мне боль. Но насколько способно относиться ровно к своим ближним большинство, вычисляющее их сильные и слабые стороны ? Понятно, что и моя открытость явилась поводом для проверки некоторыми парнями основания этой стороны моего характера, что чуть не закончилось выяснением отношений иначе. Мой рассказ о технике просветления в ашраме Б.Ш.Раджниша на зачете по этике и психологии семейной науки отрезвил их отношение ко мне, и отношения стали входить в должное русло. Слушая студентов, получавших зачет передо мной, я от своего лица рассказал преподавательнице, что создам ашрам, подобный ашраму Раджниша, в котором люди будут просветляться также, как они просветлялись в ашраме у Раджниша. Эта преподаватель до сих пор улыбается при встречах.

В октябре встретились со Славой. Он был с другом и хотел забыться от беспросветности в проблемах и главное, в людях. Я не хотел вечеринки, но автоматически, как и раньше, пригласил их в гости. Пока мы шли, я впервые почувствовал ввод мысли в голову. Это была Славина мысль. Парень шел между нами, когда я почувствовал, как продавливается моя голова, а точнее, пленка, накрывающая сверху темную сферу, что представляло содержимое моей головы и болезненная капля, как бы говорящая мне "простофиля", опускается в полость головы. Эта мысль была обо мне подумана после моего приглашения незнакомого парня, каким для меня был Славин друг в гости. Но ее беспардонное вторжение в мое существо родило во мне комплекс чувств, среди которых был и страх за такое легкое внедрение в меня такого отношения ко мне, против чего я практически ничего не мог сделать. Посидели часов до одиннадцати. Один раз я выдал запомнившееся мне необычное. Слава сказал Володе, так звали парня, одну оккультную взаимосвязь в природе, влияющую на человека. Володя не понял. Не успел Коля начать думать над тем, как подать сказанное лучше, как я его опередил и повторил сказанное им другими и простыми, понятными словами. Это мне удалось сделать так, что я не запомнил ни то, что сказал Слава, ни то, что сказал я. ( В общих чертах суть сказанного попадает под аксиому единства мироздания ). В чувствах от сделанного мной осталось следующее: я взял полевой комок и через свое сознание перевел его содержимое в усвоившуюся Володей форму поля.

– У него подвешен язык, - сказал Володя Славе, сильно меняя отношение ко мне. Слава самодовольно кивнул.

Спать у меня парни не остались, как я их не оставлял. Наутро я чувствовал себя неважно. Состояние похмелья было классическим. В институт идти не хотелось. Не спеша собравшись, я пошел к третьей паре. Сильно хотелось пить. Я зашел в овощной магазан и купил стакан томатного сока. Пил я его, понятно, ртом. Однако он тек по пищеводу куда-то в параллельный мир. По пищеводу ниже правой ноги и немного назад от фронта моего тела. Весь путь его течения я видел красно-оранжевым цветом, как будто ткани, которых он касался, оголялись. Или нервы их иннервирующие. Это видение не могло меня не расстроить. На фоне всего, что со мной творилось, это было, правда, одной всего каплей, но сам фон постоянно был удручающим и подавляющим, и все мои попытки из него выкарабкаться не имели успеха. Не имели успеха потому что я не знал, что со мной происходит, и как от всего этого избавиться. У меня просто не было никакой почвы под ногами, чтобы быть собой. Понемногу я успокоился и от этого видения.