— Это почему же?

— Вы компрометируете ее.

Щербаков медленно встал. Он был мертвенно-бледен.

— Андрей, как вам не стыдно? Помиритесь сейчас же, — Панна топнула ногой. — Ну?

— Либо он, либо я, — потребовал Суровягин.

— Андрей, вы действительно невыносимы!

— Выбирайте…

— Это уж слишком. Олег, пошли! — Она круто повернулась.

Щербаков постоял минуту-другую, посмотрел вслед удаляющейся фигуре Суровягина, потом шагнул за Панной.

Еремин вошел в кабинет Лобачева.

— Здравствуй, Николай Николаевич. Где же именинница?

Лобачев не ответил. Он сидел за столом и увлеченно рассматривал в лупу какую-то фотографию. Еремин знал характер друга и не обиделся на его молчание.

— Здравствуй, Николай Николаевич, — повторил он, усаживаясь в кресло.

— Это ты, Алексей? — встрепенулся Лобачев. — Садись, голубчик. Садись. Панна где-то задержалась.

Лобачев мельком взглянул на Еремина и опять занялся фотографией.

Еремин расставил шахматы и осмотрелся. Кабинет был забит книгами и чучелами морских животных. По обе стороны письменного стола возвышались два громадных аквариума. И чего только не было в них! Рыбы, морские звезды, медузы, креветки, трепанги, акулы-карлики, крабы…

«Мой карманный Тихий океан», — с гордостью говорил профессор, знакомя друзей с обитателями аквариумов. Самое удивительное заключалось в том, что морская фауна и флора жили в условиях, близких к естественным. Аквариумы как бы представляли кусочки океана, чудом перенесенные в комнату. Можно было часами сидеть возле них, созерцая трепетное биение жизни.

— Червей, между прочим, я принес, — нарушил молчание Еремин. — Завтра пораньше выйдем.

Лобачев рассеянно взглянул на него.

— Н-да… Все-таки это невероятно. Не верю!

— О чем ты?

Лобачев накрыл ладонью кучу фотографий на письменном столе:

— Чигорин прислал.

Такие же фотографии Еремин видел у начальника управления. Снимки были сделаны под водой. На всех фотографиях — изображение темного веретенообразного тела с тупой, обрубленной головой. Еремин перебрал снимки. Они ничего не говорили ему.

— Разве мало акул в океане, — осторожно заметил он, зная характер друга.

— Он еще сомневается, — Лобачев поднялся, высокий, стройный. — Да что с тобой говорить, профан ты эдакий! Человек, который сделал эти снимки, может быть, открыл новый вид акулы, если это акула, конечно. Понимаешь теперь?

— Интересно, что и говорить! Одной акулой в океане будет больше. Вы, ихтиологи, поднимете шум, напишете статьи в журналах, но…

— А известно ли тебе, что именно это животное — они там на острове называют его Чаком, то есть черной акулой, — беспощадно истребляет каланов в заповеднике?.. Таня Чигорина права, тысячу раз права.

Еремин более внимательно рассмотрел фотографии.

— Откуда видно, что именно этот… Чак похищает каланов?

— Вот, — Лобачев протянул фотографию, которую держал в руке.

Снимок был расплывчатый. Чак держал калана за задние лапы; голова зверька находилась почти под брюхом хищника.

— Куда Чак тащит свою жертву?

— Вот именно, куда тащит? — заложив руки за спину, Лобачев ходил по кабинету. — В океане насчитывается около двухсот тридцати видов акул. К разряду опасных относятся двадцать девять видов. Выходит, Чак — тридцатый. Впрочем, рассказы о кровожадности акул очень преувеличены. Человеку, например, куда опаснее переходить улицу или, скажем, играть в футбол, чем встретиться с акулой.

— Не акулы, а овечки, — засмеялся Еремин.

— Не овечки, конечно. Большинство акул либо чересчур малы, либо вялы, либо слабосильны, чтобы нападать на крупных особей и тем более на человека. А иные обитают так глубоко, что каланы, сивучи, котики никогда с ними не встречаются.

Еремин устроился поудобнее. Он любил слушать Лобачева.

— Парыгин пишет, что длина черной акулы пять метров. А китовая акула достигает в длину двенадцати метров и совершенно безвредна, хотя один мой знакомый капитан сомневается в этом. А сомневаться он стал после того, как год назад, вспоров живот одной рыбины, обнаружил тридцать семь пуговиц, пять кожаных ремней и семь женских туфелек. Меня это нисколько не удивляет. Подобно усатым китам, китовая акула плавает с широко раскрытой пастью, фильтруя планктон и прочую съедобную и несъедобную морскую мелочь. — Лобачев взял фотографию и начал уже в который раз рассматривать ее. — Обрати внимание, Алексей. У Чака даже пасть не раскрыта. Впечатление такое, будто лапы калана приросли к черной квадратной болванке головы. Совершенно необъяснимо.

«Вот именно, — думал Еремин, внимательно слушая рассуждения профессора. — Если каланов истребляет акула, то каким же образом шкуры попадают на черный рынок? Не является ли версия о Чаке удобной ширмой для браконьеров? Акула, очевидно, существует, но нам от этого не легче».

— Николай Николаевич, шкуры, которые мы тебе дали на экспертизу, действительно с острова Семи Ветров?

— Ты сомневаешься в моих познаниях?

— Я не сомневаюсь. Спрашиваю не ради любопытства.

— Понимаю. Еще раз подтверждаю, шкуры каланов — с острова Семи Ветров, — сказал Лобачев, возвращаясь на свое место. Извини. Этот случай выбил меня из равновесия… Панна еще не пришла? Черт знает что! — Лобачев стал шарить в ворохе бумаг. — На той неделе сыновья приезжают. Вот телеграммы. С семьями. Они возьмут Панну в руки.