Мне самому стало интересно, куда мы попали: новодел соседствовал, как ни странно, с отменно тонким дизайнерским вкусом. Возникло ощущение, будто мы и вправду где-то во Франции или даже в Англии, прародительнице подобных усадеб. Однако высказать своих предположений я не успел.

– Господам подготовить снегоходы? – поинтересовалась девушка за стойкой. Это была уже другая сотрудница, бесшумно сменившая ту, что отошла, чтобы предупредить Викторию о внезапных визитерах.

– Да, давайте, – то ли поблагодарил, то ли милостиво позволил мужчина средних лет, которого под локоть держала красивая высокая брюнетка в бело-фиолетовом лыжном костюме, похожая на фарфоровую куклу с приклеенными резиновыми губами. Сам мужчина, одетый в красную спортивную куртку и черные штаны с многочисленными карманами, имел вид большого вальяжного бизона.

– Господа хотят что-нибудь оседлать? – досадливо проворчал Борис, присаживаясь на кабинетное кресло, какие были в моде в девятнадцатом веке, а сейчас встречаются только в домах-музеях известных писателей.

Я был согласен со следователем: после семидесятилетней советской истории «господа» никак не хотели приживаться и звучали диковато.

Когда бармен подошел, чтобы уточнить, какой именно кофе желаем мы в качестве комплимента от заведения, Борис окончательно приуныл, а я подумал о том, что размер компенсации за непредвиденные обстоятельства, в результате которых нам пришлось задержаться по предыдущему делу в Эквадоре, превысил мои самые смелые предположения. Впрочем, мне тоже жаловаться грех, свою заранее оговоренную часть я получил в полном объеме и уже выплатил полугодовую сумму за аренду квартиры, оплатил гостиницу кота на те три недели, что мы отсутствовали (кстати, это оказались сопоставимые суммы!) и купил себе, наконец, новый телефон: предпоследняя модель в ай-линейке, практически полноценный комп и видеокамера, умещающиеся на ладошке. Фантастика. В общем, дела мои налаживались, бреши в бюджете были залатаны, и если кто и был недоволен всей этой историей, то только Филипп, который продолжал мстить мне за кошачью гостиницу, как будто я сдавал его на консервную фабрику.

– Был у нас, кстати, в оперативных сводках один нехороший отельчик, тоже, кажется, бутик типа Мишлен. – Борис часто придумывал собственные трактовки иностранным словам: «бутик типа Мишлен» в его исполнении можно было трактовать как нечто чрезвычайно понторезное. Тот факт, что звезды Мишлен – это знак качества, которым отмечаются рестораны, а не отели, его нимало не интересовал.

– И что ты думаешь, – продолжал он, когда нам принесли ароматный капучино с кусочками маршмеллоу. – Зашли мы в этот бутик-дутик, а там изо всех углов и гламурненьких ящичков силиконовые члены торчат и наркота килограммами.

– Это вы сейчас к чему? – удивился я.

Борис посмотрел хмуро, перевел глаза на висящий напротив нас натюрморт с рябчиком, выполненный с фотографической точностью нормандской школы, смутился и пробормотал:

– Да так, ни к чему.

Виктория все не выходила. Мы уже допили кофе и сидели молча, глазея на многочисленные дизайнерские кунштюки вокруг. Наконец появилась наша дева со стойки регистрации. Подплыла, семеня, словно гейша, и, нежно улыбаясь, сообщила, что госпожа Берсеньева сможет принять нас не раньше, чем через час, потому что у нее процедура.

– Если вы согласитесь подождать…

– Не согласимся, – прервал ее Борис и достал удостоверение.

Девушка отступила, тихо ахнула, внимательно прочитала информацию служебных корочек, вдруг сощурилась, а потом твердо, как будто приняла какое-то важное решение, сказала:

– Пойдемте, со мной.

«Что-то новое», – подумал я, следуя за напряженной спиной майора Краснова и думая о том, что впервые вижу, чтобы наш знакомый воспользовался служебным положением, да еще и в таких сомнительных целях. Хотелось поинтересоваться, собирается ли Борис вытаскивать Вику прямо из ванны или куда она там забралась, или намерен окунуться сам, но я прикусил язык, потому что еще интереснее было не это, а то, какое дело толкнуло его на столь радикальные методы.

По витой лестнице мы поднялись на второй этаж, бесшумно прошли по мягким ковровым дорожкам мимо комнаты отдыха, спортивного зала и оказались в полутемном коридоре с двумя десятками одинаковых дверей.

– Это здесь, – проговорила девушка, показывая на одну из дверей, дернула ручку и быстро отбежала в другой конец коридора, как будто боялась, что из двери кто-то бросит в нас гранатой.

Войдя в полутемный номер, мы почувствовали запах хвои и еще чего-то пряного и немного сладковатого, сквозь задернутые шторы свет сюда не проникал, и освещение обеспечивали четыре тусклых ночника в форме кошечек, в разных позах разлегшихся по углам. На кушетке, не двигаясь, лежал кто-то под странным темно-зеленым покрывалом, которое влажно поблескивало в этом скудном освещении.

Кто перед нами, понять было невозможно, потому что лицо человека оказалось забинтовано.

Сделав еще пару шагов, я обомлел. Это был грим к фильму «Мумия возвращается». Я не поверил глазам: такие повязки накладывают только после хирургических вмешательств. Понятно, почему тетка не звонила и не показывалась в скайпе. Только зачем такой женщине, как Вика, делать пластику? Необычная внешность моей тетки, вобравшая в себя лучшее от самых разных народов, населяющих Среднюю Волгу, восхищала и сводила с ума мужчин. Слегка раскосые миндалевидные глаза, четко выраженные скулы, брови вразлет, тонкий нос: русские, татары, чуваши, мордва, каких только кровей не течет в нас с теткой. Тридцать четыре ей не дают никогда, а нас с ней часто принимают за брата с сестрой. Неужели все из-за этого злосчастного миллионера? И что это за гигантская зеленая жаба расположилась на ней сверху? Или все-таки девушка с ресепшена перепутала и нас привели не туда?

Почувствовав, что в комнате кто-то есть, человек на кушетке сделал движение рукой и проговорил:

– Кто там опять? Я же просила – позже.

Теперь сомнений не осталось. Это Виктория. Я видел, что Борис тоже пребывает в замешательстве, кажется, если бы он действительно увидел здесь искусственные члены и наркоту, то чувствовал бы себя более уверенно.

– Не пугайся, Вик. Это Борис Краснов, – проговорил он со смесью изумления и снова закипавшей ярости.

Виктория резко дернулась, покрывало, которым она была накрыта, соскользнуло с нее, как кусок рыбы с намазанного маслом бутерброда, шлепнувшись об пол с влажным всхлипом. Подскочив, как ужаленная, она села и теперь влажно поблескивающая слегка зеленоватая субстанция составляла ее единственную одежду.