– Да ведь… – проговорила Тамара сквозь подступившие слезы.

– Что «да ведь»? – вопросил отец, щелкнув ремнем табуретку.

– Да ведь… мы твои дети… И мамины…

– Откуда? У меня таких детей нет.

– Да ведь… Может, мама забыла, а я помню, она говорила мне… Меня вы с ней нашли в Валя Адынкэ, недалеко от ручья. И Костэкела тоже где-то там подобрали.

Хоть Тамара и была старше меня на два года, но тогда она еще верила в родительские басни, будто мир людей умножается и произрастает из травы и капусты. Зажилась в нашем доме красивая сказка о том, как мать и отец, поженившись, наткнулись на нас в Валя Адынкэ – Глубокой Долине. Слушая сестру, я решился украсить эту побасенку такими подробностями, чтобы даже отец поверил в нее.

– Не знаю, как Тамару, а меня вы поймали в пруду вместе с рыбой. Я – от водяного племени, правда?

Отец медленно перевел глаза на меня.

– Коли ты рыбье семя, так помолчи.

– Я не рыбье! Я – от водяного цветка. А у цветов, когда они оборачиваются людьми, появляется голос.

– Складно врешь, да с чужой напевки. Откуда взял?

– Оттуда же, откуда вы с мамой взяли все остальные.

– Так откуда?

– Из головы.

– Выходит, что и я вру?

– Нет ты не обманщик, но в твоей голове полно небылиц.

– И твои тоже из моей головы взяты?

– Тоже, – с улыбкой подтвердил я, надеясь умаслить отца.

– А как же ты их оттуда берешь? – нежно пропел он и я понял, что попался на крючок. Просто он давал мне еще немножко побаловать на воле, к тому же, сказать по правде, хотелось ему поразмять язык после трехдневного молчания.

– Гляжу на тебя и беру, – нашелся я.

– Как все же? Лопатой, что ли?

– Нет… Иголкой. Потому что все твои небылицы – это занозы в мозгу.

– Какие еще занозы? В каком мозгу?

– В твоем! А занозы ты загнал туда в молодости, когда убирал с мамой сено. Перед венчанием мама отхлестала тебя колючками по лицу, по глазам, по затылку… Вспомни, в Валя Адынкэ одни колючки вместо травы росли…

– Да нет, и трава попадалась… – отец кашлянул в кулак и отвел глаза. – Ладно. А иголка твоя где?

– Не видишь?

– Нет.

– Посмотри-ка в мои глаза.

– А-а, да… Есть. – Отец подыграл мне, хотел узнать, сколько еще бесенят прячется в моей болтовне, и далеко ли я уйду на леске из толстого ремня, и скоро ли потону в слезах. – Кто же дал ее тебе, иглу-то?

– Кто? Мама, когда принесла меня из Валя Адынкэ. Протягивает иголку и просит: «Сынок, а сынок, вытащи у отца из головы занозы, излечи от краснобайства и напевок, не то сглазят его вдовы сельские: привяжут борзого коня к чужой коновязи. Не доведет его баловство до добра. Кто нынче смеется, тому завтра плакать черед».

Отец снова кашлянул в кулак.

– Как же ты иголку в глаза уронил?

– Смешно мне стало от маминых слов. Я ведь знаю: ты человек дельный и не бросишь жену и детей. Куда бы ни завели песни и сказки, все равно тебя домой потянет. Знаю – потому и изломал иголку на мелкие кусочки. Хотел их в окно выбросить, а ветер как дунет – и запорошил мне глаза. Теперь никто не вытащит этих кусочков: ни доктор, ни даже твой ремень…

Мама тем временем собрала у нас во дворе всю слободу, всех наших родичей. Стремглав обежала их и умоляла, превозмогая слезы:

– Бегите, бегите скорей! Зашла дурь в голову мужику, убьет он моих деточек!

Я бросил взгляд за отцовскую спину. В окнах теснились лица, глаза, губы… театр, да и только. Слободские и родня – в зале, а мы с отцом – на сцене. Все глядели с любопытством и ждали, чем обернется комедия. Завязка была известна, конец тоже: рано или поздно отец успокоится, и одно только не известно, кто его укротит, – актеры или зрители.

Отец молча глядел на стену с фотографиями времен его молодости. Снимки висели на ковре за моей спиной. Наш разговор увел его думы далеко в прошлое, на зеленое, полное цветов ковровое поле, он скакал на белом коне, подаренном дедом, чтобы было чем гордиться перед земляками, – скакал по краю вышитого полотенца, по заиндевелым холодным травам, время от времени осаживая скакуна и оглядываясь на холмы и долины, на старинные деревья, на лица людей с фотографий, надеясь встретиться с давно миновавшей юностью. Его глаза кричали, но стена отмалчивалась.

Бабушка Анна, услыхав, что в доме тихо, стала спроваживать людей со двора:

– Ступайте, ступайте, спасибо вам. Я сама разберусь…

Отец, услыхав за спиной шушуканье, спешился с фотографического коня и обернулся к окну.

– Отвори, Якобаш! – замахала ему бабушка. – Отвори! Что ты там от людей закрылся?

– Погодите маленько: у меня разговор с моим сыном.

– А чего годить? Ты председатель, что ли, чтобы годить? – вспылила бабушка.

– В своем доме я и председатель.