Индеец из племени Такуд, которое прежде считалось смертельными врагами эскимосов Аляски. Фото Лео Хансена

Здесь мы встретили первых настоящих материковых эскимосов, и, хотя основную часть работы я собирался проделать среди падлермиут, живших далеко отсюда, полученные тут сведения были очень ценными. В этом стойбище проживала пожилая супружеская пара – Акиггак («Птенчик куропатки») и его жена Арнаркик («Получившая возрождение»); они знали бесконечное множество преданий. Я решил остаться с ними подольше, и тогда мы постановили, что Биркет-Смит вместе Хельге Бангстедом и Гагой отправятся на день раньше меня, прихватив с собой часть поклажи, а позже вернутся за мной и остальным багажом.

Погода стала более мягкой. Снег уже не всегда полностью промерзал по ночам, а на льду над рекой начала собираться талая вода. Если мы не хотели упустить нашу цель, то терять время было никак нельзя. 25 мая, когда Биркет-Смит и Бангстед отправились в путь, было дождливо и туманно. Погода внезапно сменилась, принеся с собой летнее настроение. Над стойбищем кружили стаи куропаток; над полями курлыкали журавли, а вороны усаживались рядами неподалеку от мясных хранилищ. Мелкие птички наполняли воздух своим щебетанием. Пустоши приходили в оживление.

А я тем временем записывал сказания. Единственным препятствием, возникшим в процессе работы, стало то, что большинство рассказанных ими легенд я знал еще по Гренландии; и стоило мне только чуть обнаружить свои познания, как они тут же принимались хохотать – насколько комичным им казалось, что белый человек знает их сказки. Обнаружив это, они отказывались продолжать. Больше всех меня интересовала пожилая пара: Птенчик Куропатки и Получившая Возрождение, в молодости участвовавшие в торговых поездках и добиравшиеся до самого форта Черчилль. К таким поездкам было принято готовиться заранее. Они начинались осенью и продолжались до самой весны, когда сходили последние снега и трещал на реках лед. Нередко на пути им попадались индейцы, рядом с которыми в воздухе веяло опасностью и враждой. Во времена их юности индейцы похитили, по меньшей мере, четырех эскимосок, в их числе оказались и сестры старика Арнаркика. Прозвище, придуманное ими для индейцев, отдавало тем же презрением, что и распространенное по всей Гренландии «иткигдлит» – «разводящие гнид». Я был немало удивлен, впервые повстречав здесь людей, на самом деле сталкивавшихся когда-то с индейцами, о чем нередко упоминается в гренландских сагах. Здесь речь шла уже не просто о легенде, а о самой настоящей реальности: ведь индейцы проникли сюда относительно недавно. Гоняясь в летнее время за оленьими стадами, они не упускали возможность совершать набеги на стоянки мирных эскимосов.

После двухдневного отсутствия вернулся Гага, поведав в свойственной ему шутливой манере новость, что товарищам удалось обзавестись теперь собственным домом. У нас была всего одна палатка, которую я оставил себе, потому что работать в подтаявших по весне эскимосских хижинах, вот-вот готовых обрушиться на голову, было совершенно невозможно. Вот Гаге и пришлось соорудить для Биркет-Смита и Хельге Бангстеда навес из камней и мха для защиты от ветра. Навес имел крышу, под которой вполне могли разместиться два человека. Провианта было достаточно, и если они будут перемещать входной лаз, следуя перемене ветра, то никаких причин для беспокойства за них быть не должно. К тому же уже через день мы собирались присоединиться к ним вместе со всей оставшейся частью нашей поклажи.

Но тут неожиданно грянула страшная непогода с громом и молнией, полил дождь и разразилась гроза, бушевавшая пару часов с таким неистовством, что мы предпочли повалить свою палатку, чтобы не вступать в сражение с постоянно хлопающим брезентом. Лежать под опрокинутой палаткой, получая по лицу бесконечные удары мокрой ткани, было занятием не слишком приятным. Но неудобство нашего положения занимало нас гораздо меньше, чем мысль о наших двоих товарищах под маленьким каменным навесом: каково им там было, если крыша состояла из одной оленьей шкуры?

Становище пришло в полный упадок: дождь барабанил по лужам и размазывал грязь; месил подтаявший рыхлый снег, образуя бесчисленное количество ручейков, растекающихся в разные стороны. Наша обувь из тюленьей кожи чавкала и хлюпала всякий раз, когда нам приходилось выходить подправить палатку или подложить камней на брезент, чтобы не дать ему улететь. Однако если сравнить наше положение с тем, в котором оказались наши соседи-эскимосы, сидевшие внутри своих хижин, то оно было еще достаточно терпимым. Стены их жилищ уже были не из снега, а из какой-то пожелтевшей массы, дождь пробивал в ней все новые дыры, которые пытались заделать с помощью обуви, штанов и шуб.

В разгар этой проклятой непогоды мы вдруг услышали приветственные возгласы, и в поселение на полной скорости влетела пара саней. Вновь прибывшие были из соседнего страдающего от голода стойбища, которое они покинули еще до наступления непогоды, чтобы получить свою долю добытых нами оленей. Пока мужчины с большим усилием привязывали собак к камням, женщины устанавливали палатку из оленьих шкур. Они поступили разумно, поставив ее лишь в половину высоты, что позволило им разбить стан удивительно быстро и втащить меховые одеяла из шкур внутрь палаток.

День подходил к концу, начинало темнеть. Лежание в скрюченной позе под мокрой палаткой утомило меня до такой степени, что я решил навестить своих соседей и спросить, не нужна ли им моя помощь. Сначала я направился к новым гостям, которые, как я считал, успели промокнуть до нитки. Мне было любопытно узнать, как они в такую непогоду; подойдя к задней части их палатки, решил проследить за ними через бесчисленные дырочки в полотнище. Однако, приблизившись к палатке, к своему великому удивлению, я услышал доносившееся оттуда пение.