– Похоже на то.

– Ритуальная формула «Je suis Charlie» – неотъемлемая часть культа. Глобальная община «шарли» – сообщество свободно самовыражающихся по поводу чьих-то святынь, и это самовыражение, безусловно, свято для них. Таким образом понятый секуляризм требует жертв и мученичества от своих адептов. История «Шарли» – это типичный мартирий, мученическое житие. Секулярному обществу нужны свои святые, чтобы скрепить шатающееся идеологическое здание кровью и слезами. Не важно, что погибнут люди – это сакральные жертвы, приносимые на алтарь свободы.

– Свободы совести и свободы мысли…

– Ну да. Только это не случай Галилея, не воля к истине или национальной независимости. Это право девальвировать, обесценивать с помощью карикатур вероучительную ценность чьей-то Священной истории или даже чувств родственников погибших. Это сакральный смех. И этот смех тотален.

– Свобода ниспровержения святынь сама стала святыней?

– Да, конечно.

– Это не просто некий метод социального действия?

– И то, и другое. Здесь нет противоречия. Обратите внимание: свобода сакрального смеха не включает в себя самоотрицание, не доводится до логического конца. «Шарли Эбдо» не смеются над свободой, над теми, кто сочувствует им и вешает на себя табличку «Шарли». Это квазирелигиозный культ.

– Вы не раз говорили о либерал-православии в церковной среде, о феномене «церкви» в Церкви или, так сказать, о «церкви избранных». Каково отношение к секуляризму в этой среде?

– Это совершенно особый случай – случай секулярной религиозности. Здесь секуляризм стилизован под историческую религию, под традицию. Эти люди хорошо понимают особенности постмодернистского общества и умеют работать с ними. Их цель – создать псевдорелигиозный симулякр. То есть «освятить» секуляристскую повестку дня и секуляристские ценности религиозным авторитетом, религиозной символикой и стилистикой. Иными словами, это секуляризм в «христианской» упаковке. Данная группа стремится убедить нас в необходимости секулярной реформации Церкви, о чем я писал еще несколько лет назад. Но я надеюсь, что агрессивный модернизм Константинопольского патриархата преподал нашей пастве хороший урок и она будет обходить за версту воинствующих секуляристов с их идеями и прожектами.

– Эти идеи всегда высказываются, открыто, «в лоб»?

– Нет, далеко не всегда. Все делается по правилам хорошей школы маркетинга: для разных целевых групп разные концепции, стили и слоганы. Кому-то ближе лозунг «реформации», кому-то «либерализации».

– Вы сказали, что понимание секуляризма постепенно меняется. Приходит понимание того, что секуляризм не исключает религиозности?

– Я бы сказал так: зона сакрального в секулярной культуре расширяется, происходит вторичная религиезация привычных и повседневных явлений. Поэтому мы наблюдаем новый исторический феномен – неорелигиозность. Это признак глубокого кризиса секуляристской культуры, которая запрещает всерьез обсуждать свою иррациональность и теологичность. Но сейчас она обнажает свои корни, от которых всегда стремилась отречься.

– Каковы эти корни?

– С одной стороны – перевернутая, искаженная библейская картина мира. С другой стороны – языческие мировоззренческие установки. Например, требование преодолеть состояние «традиционного общества» ради модернизации – это вариация на тему преодоления «ветхозаветности» в христианстве. Колонизация мира была пародией на его катехизацию, и, я думаю, рано или поздно философам и идеологам модернизма придется держать ответ за это. Коммунизм, большевистский коллективизм были советской трактовкой идеи общины, интернационал и компартия – пародией на церковность.

– Ну, а язычество?

– Это социал-дарвинизм, мальтузианская мораль либерализма. Ради «богов целесообразности» можно и даже нужно кого-то приносить в жертву, отправлять на заклание. Например, разного рода маргиналов, неуспешных, социально незащищенных и тех, кого в США называют деплорантами, тоталитарными личностями и даже тоталитарными обществами.

– Все эти тенденции не способствуют возвращению христианству его позиций в обществе?

– Увы, нет. Исторические религии ослаблены, с ними ведется война. Церковь стремятся лишить внутренней основы – переписать канон, подчинить секулярной политической и культурной программе, чтобы Церковь одобрила все это – ювенальную юстицию, трансгуманизм, социальное бесправие граждан. Историческая религиозность по-прежнему подавляется. Но религиозность вообще, религиозность как свойство сознания – это совсем другое дело. Просто мы по инерции считаем «религиозным» только сложившийся в Средневековье вероучительный стандарт. Может, это было бы и хорошо, только это, к сожалению, не так.