В этом обнаружила себя, притом что Бубна не смог ее распознать, новая политика Наполеона – договариваться скорее с Россией и Англией, нежели с германскими державами. Бубна, не надеявшийся на столь многое в испанском вопросе, был удивлен и восхищен. Но те самые пункты, которыми более всего дорожила Австрия, как раз и вызывали у Наполеона самые мучительные переживания. Особенно неприятно было ему вознаграждать Пруссию за ее измену. Однако, поскольку он был скор и на гнев, и на прощение, в этом вопросе он еще мог смягчиться. Но отказ от титула протектора Рейнского союза, а также от ганзейских департаментов, конституционно присоединенных к Империи, казался ему непереносимым унижением. В отношении ганзейских департаментов Наполеон привел довод, на который Бубна не нашел ответа: Франция, как оказалось, нуждается в них как в средстве обмена, дабы заставить Англию вернуть ей ее колонии. Бубна отвечал, что привез только предварительные, а не окончательные предложения и их еще можно обсудить и изменить по взаимному согласию; что в случае участия Англии Любек, Гамбург и Бремен можно будет сделать противовесом Гваделупе, Иль-де-Франсу и Мысу и уступить первые только в обмен на вторые. Посланник также горячо настаивал на необходимости собрать конгресс, к примеру, в Праге, куда прибудет и сам император Франц, чтобы быть ближе к воюющим державам и иметь возможность оказать им добрую услугу.

Встреча продолжалась несколько часов. Наполеон казался смягчившимся, не позволяя, однако, думать, что поколеблен; договорились, что он встретится с Бубной на следующий день, прежде чем отбудет в армию. Хотя он решил не принимать условий Австрии, считая себя способным навязать всем другие условия, если только у него будет два-три месяца для завершения вооружений, он счел полезным созыв конгресса, прежде всего для того, чтобы показать союзникам, Франции и всей Европе свои мирные расположения; во-вторых, чтобы запастись двумя-тремя месяцами для пополнения сил;

и в-третьих, чтобы найти случай завязать с Россией и Англией прямые сношения, которыми он надеялся воспользоваться, чтобы договориться с этими державами без вмешательства германских государств.

Так Наполеон отплатил бы Австрии за то, что она совершила. Воспользовавшись Австрией, чтобы договориться на конгрессе с наиболее враждебными державами, он поведет переговоры без нее и до некоторой степени против нее. Дипломатические победы нравились Наполеону не меньше военных, он одинаково гордился выигрышем и в той, и в другой игре. Кроме всего прочего, если бы Австрия, учтя его замечания, как обещал Бубна, достаточно сильно надавила на державы коалиции и добилась от них более удовлетворительных условий, то принять мир из рук тестя было бы столь же прилично, как из рук любого другого. Поэтому Наполеон решил показать Австрии, что тронут ее доводами, согласиться на конгресс в Праге или в другом месте, и не только на конгресс, но и на перемирие, о котором договорятся переговорщики, посланные к аванпостам. До заключения перемирия он надеялся выиграть еще одно сражение, что весьма улучшило бы его положение на будущем конгрессе. Перемирие же предоставит ему время завершить вооружения (после чего он сочтет возможным диктовать Европе собственные условия) и случай вступить в сообщение с императором Александром, чем Наполеон был озабочен не меньше всего остального.

На следующий день, 17 мая, он вновь встретился с Бубной и, сделав вид, будто принимает одни его предложения и скорее умрет с оружием в руках, чем согласится на некоторые другие, объявил, что согласен на созыв конгресса, заключение перемирия и участие в переговорах представителей испанских повстанцев. Последнее всегда оставалось для Англии главным и предварительным условием всяких переговоров. Удивленный и восхищенный тем, что неожиданно добился столь многого, особенного последнего пункта, Бубна предложил тотчас написать Штадиону, отправленному в русскую штаб-квартиру, и проинформировать его об официальном согласии императора Наполеона на созыв конгресса и на заключение перемирия. Письмо Бубны к Штадиону, подправленное рукой самого Наполеона, по существу говорило, что ничуть не возгордившийся недавней победой Император Французов, горя нетерпением положить конец невзгодам Европы и как можно раньше остановить кровопролитие, согласен на немедленный созыв конгресса в Праге и даже готов послать комиссаров к аванпостам для переговоров о кратком перемирии. Последний пункт, столь восхищавший Бубну, был более всего желателен и Наполеону, по причинам нами уже изложенным.

Бубна отправил письмо с курьером, который должен был срочно доставить его в русскую штаб-квартиру и без промедления вручить Штадиону. Затем он просил разрешить ему вернуться в Вену, дабы порадовать императора Франца и Меттерниха рассказом о том, в каком превосходном расположении духа он нашел Наполеона, и, главное, убедить их изменить некоторые из предложенных условий. Наполеон одобрил отъезд, искренне заверил Бубну в том, что только поправки и могут привести к миру, и наверняка приведут, если будут достаточными, и вручил ему письмо для своего тестя. В этом письме, столь же теплом и сыновнем, сколь дружеским и отеческим было письмо императора Франца, Наполеон давал понять, какая рана у него кровоточит; он говорил, что готов к миру, но скорее умрет с оружием в руках вместе со всеми благородными сынами Франции, чем сделается посмешищем врагов, приняв их унизительные условия, и что он вручает в руки тестя свою честь, которой дорожит больше, чем могуществом и самой жизнью. Затем, осыпав Бубну знаками благорасположения, он отпустил его в Вену.

Так были открыты переговоры, отчасти искренние со стороны Наполеона, отчасти притворные, но совершенно добросовестные со стороны представителя Австрии, который полагал, что своим искусством сблизил самые грозные державы мира, готовые к новому столкновению.

Тотчас после отправки Бубны Наполеон и сам приготовился к отъезду, но прежде чем покинуть Дрезден, он решил извлечь из начатых переговоров главный результат, на который надеялся и который состоял в возможности договориться непосредственно с Александром, дабы избежать влияния Австрии. Под тем предлогом, что переговоры о перемирии должны начаться незамедлительно и на виду обеих армий, он задумал отправить к аванпостам Коленкура, самого подходящего для сближения с русскими человека, ибо он пользовался не только уважением, но и полным благорасположением Александра. Коленкур, можно сказать, подходил даже слишком, ибо один его вид мог самым явным образом обнаружить намерения Наполеона, встревожить Пруссию, насторожить Австрию и, возможно, ускорить принятие ею роковых решений. Будучи нерасчетлив под воздействием желания скорее сблизиться с Россией, Наполеон совершенно не учел неприятные стороны, на которые мы указали, и при отъезде из Дрездена отправил Коленкура с письмом для Нессельроде, датированным, как и письмо Бубны для Штадиона, 18 мая. В письме говорилось, что император Наполеон, во исполнение договоренностей, достигнутых с Бубной, спешит прислать комиссара к аванпостам для переговоров о перемирии, каковые кажутся ему срочным делом ввиду соседства обеих армий; и что для этой миссии он постарался выбрать из своих высших офицеров человека, наиболее приятного императору Александру.

После этого Наполеон отбыл из Дрездена и направился к Бауцену, исполненный уверенности и надежды и живущий среди опасностей и крови, страданий других и своих собственных, как другие живут среди развлечений и удовольствий.

Ранним утром 19 мая он оказался перед Бауценом, куда уже прибыла гвардия и где его с нетерпением ожидали войска, рассчитывая на скорую победу. Он тотчас вскочил на коня, чтобы произвести, по своему обыкновению, рекогносцировку местности. Вот какова была позиция, на которой французам предстояло новое сражение с европейской коалицией.

Как мы уже говорили, позиция опиралась на Ризенгебирге, самые высокие Богемские горы, – нейтральную территорию, на которую безопасно могли опираться обе воюющие стороны, ибо ни та, ни другая не испытывала соблазна оттолкнуть от себя Австрию, нарушив ее территорию. Итак, на нашем правом фланге высились горы, поросшие черными елями, с их склонов меж обрывистых берегов стекала Шпрее и протекала мимо Бауцена, проходя под забаррикадированным каменным мостом. Прямо перед нами находился Бауцен, окруженный старой зубчатой стеной, фланкированной башнями и оснащенной пушками. Слева от нас Шпрее огибала лесистые высоты, намного более низкие, чем горы справа, и внезапно широко разливалась среди усеянных прудами зеленых лугов, простиравшихся вдаль, насколько хватало глаз.