Наикрепчайшие объятия.

Когда Джейн была помолвлена с Хамфри Хэнгроттом, мать старалась как-то подготовить ее к первой брачной ночи.

– Наикрепчайшие объятия могут оказаться неприятны, – говорила леди Фрэнсис, – но это непременная часть таинства брака и твой долг как жены. Ты должна произвести на свет столько отпрысков, сколько только сможешь. Само это… событие, как правило, непродолжительно. Не следует слишком много о нем думать.

Джейн в ответ только в ужасе смотрела на мать, не отрываясь, а позже проштудировала все книги по анатомии, какие только были к тому времени написаны. Между мужским и женским телом имелись очевидные различия – всякий заметит. Теперь она открыла для себя и отличия, не столь очевидные. Не так уж сложно оказалось вникнуть в то, что составляет суть процесса, и в то, каким кошмаром «наикрепчайшие объятия» могут оказаться для женщины.

И вот теперь, когда священник объявил, что настало время для торжественной клятвы верности, в животе у Джейн что-то словно окаменело, и букет заскользил во внезапно вспотевших ладонях.

Свою «партию» Гиффорд отыграл абсолютно ровным, бесстрастным голосом:

– Я, Гиффорд Дадли, клянусь тебе в вечной преданности. Обещаю любить и защищать тебя, никогда не изменять ни единым помыслом и сделать тебя самой счастливой женщиной на свете. Моя любовь к тебе глубока, как океанская бездна, и ярка, как солнечный свет. Ни единая опасность не будет угрожать тебе. Ни на одну женщину не взгляну я – только лишь на тебя. Счастье твое – превыше всех желаний в сердце моем.

Мать Гиффорда в первом ряду гостей украдкой промокнула глаза платком, а маленькая девочка прикрыла рот рукой, чтобы не захихикать. Лицо Эдуарда оставалось неподвижным, как у древнего стоика, он лишь теребил в руках запятнанный кровью платок.

Гиффорд приподнял влажную от пота руку невесты и с усилием насадил ей на палец кольцо.

– Принимаю тебя всем сердцем, – глухо прохрипела она в свою очередь. – Клянусь тебе в вечной преданности. Обещаю любить тебя, обо всем с тобой советоваться, быть верной и сделать тебя самым счастливым мужчиной на свете.

В первоначальном варианте обета, предложенном ее матерью, фигурировало выражение «быть тебе послушной женой», но на это она пойти никак не могла. Достаточно и того, что Джейн согласилась оставить слово «любить» вместо какого-нибудь «испытывать теплые чувства», как ей хотелось бы, но «быть послушной» она определенно не могла. Да, она станет советоваться с ним, принимая важные решения. Вероятно, даже попытается сделать его счастливым, если только он будет вести себя благоразумно.

– Сильный ветер – не более чем робкий вздох по сравнению с моей любовью к тебе, а вся вода в океане – всего лишь капля. Мудрость твоя станет мне опорой в делах и мыслях. Я глуха к зову любых соблазнов. Счастье твое – моя путеводная звезда.

Она взяла его руку и неловким движением натянула кольцо на его палец.

– Вручаю себя тебе. – И в страшном сне не могла она себе представить, что когда-нибудь произнесет такие слова.

– А я принимаю. – По крайней мере, вид у него был не менее несчастный, чем у нее.

Сиял, как начищенный медяк, один священник.

– Если кому-нибудь известно нечто, могущее воспрепятствовать этому союзу, пусть говорит сейчас.

Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… Она украдкой метнула взгляд на Эдуарда. Тот по-прежнему не двигался. Помощь в последнюю секунду не придет, как в сказках. Никакого ужасного стечения обстоятельств не откроется. Этот кошмар продолжится и закончится, как задумано.

– Тогда, – объявил священник, – объявляю вас мужем и женой. Можете поцеловать друг друга.

Джейн крепко зажмурила глаза и вся обратилась в ожидание. Долгие секунды, словно камни, падали одна за другою в вечность, пока наконец она не ощутила теплого прикосновения к подбородку и легкого толчка, поднявшего ее голову вверх (перед этим Джейн стояла, уставившись на носки своих туфель). И затем сразу – поцелуй. Не более чем простое прикосновение его губ к ее губам, столь мимолетное, что, казалось, его вовсе и не было. Но гости уже разразились приветственными возгласами, Гиффорд обернулся лицом к публике, глаза Эдуарда сияли, лицо леди Фрэнсис осветилось торжествующей улыбкой, а девочка, сидевшая с родителями молодожена, бросилась целовать свою куклу.

– Теперь остается пережить пир. – Голос Гиффорда прозвучал тихо, еле прошелестел, можно сказать, и, вероятно, даже не ей лично эти слова предназначались, но все же они оказались первыми, сказанными между ними один на один в этой жизни.

– Наверняка какая-нибудь пышногрудая девица-подавальщица поможет вам скоротать досуг, – брякнула она первое, что пришло ей в голову, не думая.

Гиффорд холодно встретил ее взгляд.

– Наверное, и для вас найдется книжка, чтобы было куда уткнуться.

Они вместе двинулись назад по проходу, вслед за ними шествовала вся праздничная толпа, и последний уголек надежды в ее душе, вспыхнув, потух навсегда. Муж оказался не так ужасен, как она ожидала, и вот теперь ей придется провести бок о бок с ним остаток жизни.

Вдруг весь этот остаток жизни, с супружеским ложем и выводком детей, встречи с мужем – только когда они сугубо необходимы – ясно предстал перед ее глазами. И показался ей невыносимо, непредставимо долгим.