В субботу был разработан план операции «Дебют». Решающая роль в ней отводилась Рыси, которую должен был вывести на русских Богуславский, представив ее как ярую почитательницу красной России. Это будет выглядеть так естественно, так подкупающе — известная, с европейским именем певица тайно симпатизирует власти рабочих и крестьян, восхищается отважным, гигантским экспериментом огромной страны. Как и многие известные ученые, артисты, художники, писатели Старого и Нового Света. Только бы вышли эти липы на Зденека, а не на кого другого. Конечно, их возьмут под наблюдение уже в поезде — как только поезд прибудет в Столбцы — и будут пасти все время их пребывания в Польше. И, похоже, осечки быть не должно. В объективке на Сергея, которую готовил польский агент в центральном аппарате НКВД, бесстрастно отмечалось: «Холост. Сильные стороны: умен; хитер; склонен к принятию неординарных решений. Слабые стороны: идеологический фанатик; легко идет на сближение с женщинами».

…Впервые в жизни Сергей путешествовал в международном вагоне. Они с напарником занимали два смежных купе, с общим туалетом и душем. Разместив мешки с диппочтой в отсеке для багажа, Сергей с удовольствием плюхнулся на бархатный диван.

— Блеск! — Он обвел взглядом надраенные до блеска медные ручки и полки, тяжелые бархатные портьеры в тон дивану и креслам, стены и двери из красного дерева. — Вот так будет путешествовать лет через десять каждый гражданин Советского Союза!

— Совершенно излишняя роскошь! — отозвался из своего купе Игнат Савельич.

— А как же слова Ильича о нужниках из золота?

— Я думаю, пока в обозримом будущем золото нам будет нужно совсем для других целей.

— Каких же? — Сергей прекрасно понимал, что ему ответит напарник, но у него было отличное расположение духа и хотелось чуточку подурачиться.

— Строительство заводов, электростанций, армии. — Игнат Савельич ответил спокойно, заглянул в купе Сергея и долго смотрел на него. Уловив его настроение, рассмеялся.

— В таких вагонах я до революции исколесил всю Европу. Удобно, приятно. Не скажу, что всякий раз, но частенько я вспоминал о голодном русском мужике. И мне становилось не по себе. И я проклинал всяческую роскошь и всех, кто в ней купался за счет этого самого мужика.

В Столбцах поезд стоял довольно долго. Когда тщательнейшая проверка паспортов была наконец завершена, Сергей встал с дивана, сладко потянулся и сказал:

— Пойти в вокзальный буфет заглянуть, что ли? А то мы и чай пьем, и перекусываем в этих клетушках, как бирюки-хуторяне.

— Думать не моги! — отрезал Игнат Савельич. — Ты что — забыл инструкцию? Выход куда бы то ни было только вдвоем. А куда мы с тобой можем выйти, когда диппочта при нас?

Сергей сел, стал смотреть в окно. По платформе прогуливались нарядные пары, мимо окна проплывали причудливые прически и кокетливые шляпки дам, котелки и кепи кавалеров. Приглушенно доносились смех, отдельные фразы. «Ничего, дядька Игнат, — думал добродушно Сергей, — погоди, приедем в Варшаву, там тебе расскажут, что на всякую инструкцию бывает своя особая конструкция». Рифмовка эта получилась непроизвольно, и так же непроизвольно он ей улыбнулся. Игнат же Савельич истолковал ее по-своему:

— Молодец, дисциплина превыше всякой прихоти.

В Варшаву поезд прибыл утром. На Восточном вокзале их встретил работник консульской службы. Хмурый, усталый, он непрестанно оглядывался по сторонам, веки левого глаза вздрагивали. Его нервозность передалась Игнату Савельичу, он тоже стал бросать вокруг себя косые взгляды. Когда погрузили мешки в полпредовскую «испано-сюизу» и отъехали от вокзала, Сергей с осторожной улыбкой спросил:

— Как обстановочка в Речи Посполитой?

— Как всегда, — был мрачный ответ. — Вчера опять обстреляли здание Полпредства. А завхоза, который с двумя дежурными комендантами выехал на рынок за продуктами, оэнеровцы так изволтузили, что пришлось госпитализировать.

Все остальное время ехали молча. Лишь когда въехали в ворота, консульский сотрудник глазами показал на два авто, оставшиеся за оградой, заметил:

— Наш постоянный почетный эскорт. Дефензива не дремлет.

Игнату Савельичу и Сергею отвели маленькую комнатку на втором этаже.

Сдав диппочту, они собрались было позавтракать, как радостно объявил дядька Игнат, добровольный провиантмейстер, остались «московские харчишки: буханка ржаного, шматок сала, две каспийские селедочки и аж три цибули», как дежурный сообщил, что их вызывает на ковер «сам». «Сам» оказался радушным, интеллигентным, гостеприимным. Сразу предложил побеседовать «за английским завтраком».

— Ничего особенного, — сообщил он, проходя в комнату за обширным кабинетом и усаживая гостей за стол, который уже был накрыт на три персоны. — Овсяная каша, яичница с беконом, тосты, кофе.

Разговор вели полпред и Игнат Савельич. Из него Сергей с удивлением узнал, что «сам» участвовал в «эксах» вместе со Сталиным в Тифлисе; что потом он и дядька Игнат были на Лондонском съезде. А в Гражданскую вместе воевали против Колчака, попали в плен, были приговорены военно-полевым судом к расстрелу и за час до казни бежали.

Полпред жадно расспрашивал о московских новостях, обрисовал обстановку в Польше.

— У нас здесь много друзей, — говорил он тихо, близоруко щурясь и покашливая. — Но, увы, у власти не они, а те, кто лютой ненавистью ненавидит не только советское, но и вообще все русское. С тоской вспоминают семнадцатый век и свои три похода в Московию, «царя» Гришку Отрепьева и «царицу» Марину Мнишек.