Шрифт:
Белозерский:
Хорошего дежурства не желаю, Дмитрий Петрович! Плохая примета… Эх, скорей бы уже открылись!
Жмёт руку Концевичу, хлопает по плечу. Салютует Кравченко:
Белозерский:
Владимир Сергеевич!
Выходит из ординаторской. Концевич сел на подоконник, достал бутерброд.
Кравченко:
Дмитрий Петрович, почему с персоналом никогда не обедаете?
Концевич пожимает плечами.
Концевич:
Не любят они меня.
Кравченко:
А вы их?
Концевич снова пожимает плечами, говорит равнодушно.
Концевич:
Я к ним прекрасно отношусь. Без них – никак.
Кравченко отрывается от бумаг, смотрит на Концевича, со значением:
Кравченко:
Вы бы продемонстрировали им своё прекрасное отношение.
Концевич:
Я никогда не демонстрировал обратное.
Кравченко встаёт, даже слегка на нерве, отбросив ручку:
Кравченко:
Так продемонстрируйте прямое!
Концевич откусывает бутерброд, жуёт, ровно, без эмоций. Кравченко начинает расхаживать по ординаторской – в своих мыслях, в его повадке сейчас нет никакого отношения к Концевичу.
Концевич:
Почему Вера Игнатьевна на повторный вызов сама поехала?
Кравченко:
Видимо потому, что у неё лучше получается с прислугой, чем у вас! Души в вас нет, господин Концевич. Это для любого дела плохо.
Концевич:
В любом деле человек – всего лишь аргумент заданных функций.
Кравченко:
Вы, очевидно, окончили гимназию с отличием.
Концевич, продолжая жевать, отвешивает лёгкий поклон: «да».
Кравченко:
И знаете, что даже в алгебре «аргумент заданных функций» трактуется как «неизвестная» или же «переменная».
Концевич:
И из той же алгебры мне отменно известно, что уравнение – есть равенство вида. И неважно, каким путём оно достигается.
Кравченко садится, усмехнувшись, возвращается к писанине.
Кравченко:
Отнюдь нет. Решение уравнения достигается поиском тех значений аргументов, при котором возможно равенство.
Концевич (так же спокоен и равнодушен, дожевал бутерброд, стряхнул крошки), сминает пакет.
Концевич:
Владимир Сергеевич, вы знаете как с арамейского переводится слово «грех»?
Кравченко:
Буквально: не попасть из лука в цель.
Концевич кидает смятый пакет в мусорную корзину – чётко попал. Встаёт, идёт на выход.
Белозерский выходит из клиники, весел. Госпитальный Извозчик сидит на ступеньках, хмурый.
Белозерский:
До завтра, Иван Ильич! Гляди веселей!
Идёт на выход. Из клиники выбегает Ася, догоняет Белозерского.
Ася:
Александр Николаевич!
Он радостно оборачивается к ней.
Белозерский:
Да, Ася?
Смотрит с искренней дружеской заинтересованностью.
Ася:
Александр Николаевич… Мне кажется, что Владимир Сергеевич… Что он…
Ася смущается. Но даже этот последний женский аргумент: вызвать ревность, – совершенно бесполезен. Ася окончательно понимает, что Белозерский к ней не испытывает ничего такого, на что она втайне продолжала надеяться. Белозерский продолжает за неё, видя её смущение и неверно считывая его как просьбу к другу о мнении, о совете:
Белозерский:
Влюблён в вас? Господи, Анна Львовна! Это все видят! Он прекрасный человек!
Ася тихо, опустив глаза…
Ася:
А вы… Вы влюблены в Веру Игнатьевну?
Белозерский берёт её за руки.
Белозерский:
Я люблю её. Это сильнее. Больше. И… хуже!.. Вы, дружочек, господина Кравченко не отвергайте. Это только кажется, что он неромантичный, сдержанный. Он, всё-таки, морской офицер. И знает цену бурям.