3

И русский коммунизм, и фашизм как явления мировые порождены войной и могут быть названы детонацией войны. Фашизм же есть не только порождение войны, но и реакция против коммунизма. Эмоциональные источники фашизма не столько творчески положительные, сколько отрицательные, отрицательные реакции. Фашизм германский, национал-социализм есть порождение несчастья и унижения немецкого народа. И коммунизм, и фашизм, столь схожие между собой с точки зрения социальной морфологии, справедливо восстают против вырождения формальной свободы, означающей скептицизм, безверие и равнодушие к истине, но они не переходят к реальной свободе человека как целостного существа, как существа духовного, как производителя и как гражданина, они переходят к формальному и реальному отрицанию свободы. От угнетения человеческой личности, всякой человеческой личности, в капиталистическом хозяйстве, в буржуазном быте, в безличности и бесчеловечности государства и войны они переходят к угнетению же человеческой личности, унифицируя это угнетение и распространяя его на всех. Но это есть продолжение того же прогресса дегуманизации и обезличивания. Свобода и личность отрицается совсем не в каком-то "буржуазном" смысле, как любят теперь демагогически говорить, а в вечном, духовном смысле. Совершается великое предательство относительно человека. Человек перестал быть верховной ценностью, он подменяется иными ценностями, которые стоят не выше, а ниже человека. Наша эпоха ставит вопрос, будет ли дальше существовать человек, или он будет заменен совсем иным существом, которое будет выработано дрессировкой социально-классовой или государственно-расовой. Между итальянским фашизмом и немецким национал-социализмом существует разница в стиле и символике. Итальянский фашизм основан на символе и мифе о государстве как высшем существе и верховной ценности, он хочет продолжать римскую традицию и иметь классический стиль. Фактически он гораздо лучше, гораздо менее тираничен, чем немецкий национал-социализм, хотя его обоготворение государства есть явное возвращение к язычеству. Немецкий национал-социализм основан на символе и мифе о расе как высшем существе и верховной ценности, он любит говорить о душе народа, о земле, о мистическом значении крови и имеет Стиль романтический. Государство есть лишь орудие расы и национальности. Но это еще гораздо глубже затрагивает человека, его внутреннее существо, чем фашистская идеология государства. Выработка чистой и сильной расы превращается в маниакальную, патологическую идею, которая побуждает сделать психоанализ целого народа, находящегося в состоянии коллективного безумия и одержимости. Впрочем, нужно сказать, что вряд ли народы Европы, чувствующие себя более здоровыми и рассудительными, имеют право строго осуждать немецкий народ, ибо в несчастьях немецкого народа очень повинны международная политика. Версальский мир, забота каждого о себе, прикрытая заботой о Европе, и многое другое. Нужно, однако, сказать, что в фашизме и даже в национал-социализме, столь пораженном болезнью, есть и положительные элементы. Эти положительные элементы нужно видеть в критике формальной политической демократии, переживающей смертельный кризис, в стремлении к созданию реального корпоративного, синдикального представительства, представляющего экономические, профессиональные интересы народа, в преодолении борьбы партий, даже в необходимости сильной власти для социального реформирования общества, в призыве к прямому реальному действию, связанному с народной жизнью, в противоположность действиям, отраженным в фиктивной партийной, парламентской сфере. Это есть переход от формализма к социальному реализму. Старый социалист Муссолини, который сейчас терпеть не может слово "социализм", фактически вырабатывает очень радикальную социальную программу и, вероятно, будет ее осуществлять. Гораздо сомнительнее социализм национал-социалистов, хотя они сохраняют самое слово. Это только показывает, как условно употребление слов в социальной жизни. Гитлер до сих пор почти ничего не делает для социального реформирования общества и даже, по-видимому, принужден опираться на финансово-капиталистические круги. Но в программе национал-социализма есть и положительные социально-экономические элементы.

Принято противопоставлять фашизм и демократию. С фашизмом хотят бороться при помощи принципов демократии. Это поверхностный взгляд. Нельзя себе представлять демократию статически, нужно вникнуть в динамику демократии. Фашизм есть один из предельных результатов демократии, обнаружение ее диалектики. Фашизм противопоставляет себя парламентской либеральной демократии, а не демократии вообще. Муссолини в своей книге о принципах фашизма решительно говорит, что фашизм есть демократия, но демократия авторитарная. Хотя это и может показаться парадоксальным и шокирует адептов стареющих форм демократии, но можно даже утверждать, что фашизм есть один из результатов учения Ж. Ж. Руссо о суверенитете народа. Учение о суверенитете народа, что и соответствует наименованию демократии, само по себе не дает никаких гарантий свобод для человеческой личности. Руссо верил, что общая воля суверенного народа безгрешна и свята, в этом был созданный им миф, аналогичный мифу Маркса о святости и безгрешности воли пролетариата. Но в действительности суверенный народ, как и суверенный пролетариат, может упразднить всякую свободу и совершенно подавить человеческую личность, может потребовать от нее отречения от личной совести. Овладевший окончательно государством суверенный народ может принять свое государство за церковь и начать организовывать дух и духовную жизнь. Всякая "идеократия", имеющая свой прототип в платоновской Республике, принимает государство за церковь и предписывает государству церковные функции. Якобинская демократия в принципе есть уже тираническая идеократия, отрицающая свободу духа. Идея неотъемлемых субъективных прав личности совсем другого происхождения, и она, конечно, гораздо более христианская, чем идея суверенитета народа. Муссолини остроумно говорит, что когда объединенный народ окончательно берет в свои руки власть, когда государство делается окончательно его государством, то государству более не ставится границ, оно. делается абсолютным. С абсолютизмом государства боролась угнетенная личность, личность угнетенных социальных групп, буржуазии, интеллигенции, рабочих, и пыталась поставить границы государству. Но когда произойдет преодоление борьбы сословий, классов, социальных групп с противоположными интересами, когда произойдет унификация народа, когда не будет уже социальных групп, угнетенных государством, тогда народ отождествит себя с государством и государство окончательно обожествится. Народ совсем не должен непременно выражать свою волю в форме либеральной демократии с парламентом, он может выражать ее в форме авторитарной демократии с вождем, наделенным высшей властью. Мы видим, что возможно даже появление вождя с диктаторскими полномочиями при сохранении старой демократии. Таков случай с Рузвельтом, он вызван необходимостью радикальных социальных реформ, всегда требующих единоличной сильной власти, инициативы и ответственности. Муссолини социологически, в сущности, говорит то же самое, что говорит Маркс. Маркс говорит, что конфликт между личностью и обществом существовал лишь потому, что существовал конфликт социальных классов, который он лишь прикрывал. Когда исчезнут классы, класс эксплуататоров и классовая борьба, то никакого конфликта между личностью и обществом не будет. Для Муссолини абсолютным становится государство, для Маркса абсолютным становится общество, но принцип один и тот же, одинаково отрицается вечный трагический конфликт личности и государства, личности и общества и отрицаются неотъемлемые свободы личности. В действительности истина в прямо противоположном. Конфликт классов и социальных групп лишь прикрывал и маскировал вечный конфликт личности и общества, личности и государства. И когда классов больше не будет, когда общество будет социально демократизировано и унифицировано, тогда в метафизической своей глубине обнаружится вечная трагедия столкновения личности и общества, личности и государства. Так же как, когда будет решена элементарная экономическая проблема обеспечения жизни каждого человеческого существа, во всей остроте будет поставлена проблема духа. Это есть проблема будущего, может быть, отдаленного будущего. Но человеческим обществам, вероятно, придется пройти через соблазны идеократии, через абсолютацию государства, нации, общества, через отрицание свободы человеческого духа. Либеральные демократии не могут удержаться. Парламентаризм с режимом партий, с властью денег разлагается. Старые формы демократии мешают радикальному реформированию человеческих обществ, и появляются новые формы демократий, более подвижные, динамические, способные к быстрому действию, отвечающие инстинктам масс и молодежи. Фашизм есть одна из преходящих форм, образовавшихся в атмосфере мировой войны и мирового кризиса. Миру придется, по-видимому, пройти через диктатуры, которые исчезнут после того, как будут совершены радикально социальные изменения общества. Избежать диктатур с их тягостными последствиями можно лишь моральным перерождением и проявлением творческой духовной силы. Старые социалистические партии бессильны, они утеряли Энтузиазм, обуржуазились, выветрились, бюрократизировались и не способны к действию. Судьба немецкой социал-демократии в этом отношении очень показательна. Наступает очень тягостный период для человеческой личности", для свободы духа, для высшей культуры. И ставится * вопрос о том, могут ли диктатуры оставаться лишь диктатурами политическими и экономическими, или они неизбежно будут диктатурами миросозерцания, диктатурами над духом, т. е. отрицанием свободы духовной жизни, свободы совести, мысли и творчества. В принципе возможно первое, но осуществляется второе, вследствие упадка христианских верований. И предстоит духовная борьба. Эта борьба сейчас происходит в немецком христианстве. Она будет и во всем мире. Бороться нужно против монизма, нужно утверждать дуализм и плюрализм, различность и раздельность духовного и природно-социального, мира существования и мира объективированного, Божьего и кесарева, церкви и государства. И поразительно, как я говорил уже, что "абсолютный монизм, абсолютная идеократия осуществляются без действительного единства веры. Единой веры нет сейчас ни в одном обществе, ни в одном государстве. Принудительное единство определяется эмоциональной коллективной одержимостью. Единство осуществляется диктатурой партии, отождествляющей себя с государством. Социологически очень интересно, что свобода идет на убыль и уменьшается в мире не только по сравнению с обществами, основанными на либеральных и демократических принципах, но и по сравнению со старыми монархическими и аристократическими обществами, в которых, в известном смысле, было больше свободы, несмотря на то что было гораздо больше единства в религиозных верованиях. В старых обществах довольно большая свобода утверждалась в ограниченном социальном круге, она была аристократической привилегией. Когда круг расширился и общество унифицировалось, то произошло не распространение свободы на всех, а распространение на всех не-свободы, т. е. одинаковое подчинение всех государству и обществу. Социальная дифференцированность сохраняла некоторую свободу для избранного круга. Свобода аристократична, она есть скорее аристократическая, чем демократическая привилегия. Токвиль видел в демократии опасность для свободы. Это все та же проблема, поставленная Марксом и Муссолини и иллюстрируемая на примерах коммунизма и фашизма. Мир вступает в периоды, когда свобода духа агонизирует. Человек потрясен до своих первооснов процессом дегуманизации. Идеал человека померк. Это очень мучительный переходный период. Человек, может быть, должен быть распят, умереть, чтобы ожить для новой жизни. Ни коммунизм, ни фашизм не есть еще эта новая жизнь, это лишь переходные формы, в которых элементы правды перемешаны со страшной неправдой. Эти переходные формы порождены несчастьем и нуждой. Они не от творческого избытка родились. Все старые авторитеты рухнули, и миру грозит анархический распад. Вновь вошедшие в мир силы оказались как бы неожиданными, застали врасплох. Эти силы вошли в мир, когда потеряно было единство веры, когда скептицизм разъел и разложил старые общества. Что это за силы?

[1] белокурая бестия (нем. и лат.).

[2] См. мою статью "Человек и машина" в "Пути"*.

ГЛАВА III. Новые силы мировой жизни. Вступление масс. Коллективы. Экономизм. Техника. Безработица. Национализм и расизм. Этатизм и цезаризм. Народы Востока.

1

В мировую историю вошли новые силы. Процесс демократизации общества начался давно. Но после войны окончательно обнаружилось вторжение мобилизованных масс на авансцену истории. Это есть основной фактор современной истории. Массы не были раньше допущены на авансцену истории к видимой активной роли. Но изнутри история всегда создавалась, имея в виду массы или то, что я называю социальной обыденностью, история всегда основывалась на большом числе, на коллективах. Государство и социальные институты всегда создавались для массы, для среднего человека, а не для духовной аристократии. Человек всегда был подавлен большим числом, человек выдающийся был подавлен человеком средним, качество количеством. Но никогда еще не была так велика роль большого числа, роль коллектива, как в нашу эпоху. Я говорил уже, что раньше массы жили в органическом строе и ладе, жили и росли, как живут и растут растения, и жизнь их держалась положительными религиозными верованиями. Но органический строй и лад разложились и религиозные верования ослабели. Массы активно вторгаются в историю в очень трудный момент, когда грозит анархия. Но массы вступают не совсем бесформенно, не как механическая смесь, они вступают организованными в коллективы. И это вступление масс сопровождается почти помешательством на организации. Отсюда склонность к диктатуре, искание вождей, которые должны заменить падшие авторитеты. Организованные коллективы, стремящиеся к соединению в единый коллектив, - вот вновь образующаяся сила эпохи. И базисом этих организованных коллективов являются прежде всего союзы молодежи, комсомольцы, фашисты, наци. Индивидуалистически жить человеческие общества более не могут. Они могут жить соединениями, содружествами, корпорациями, коллективами. Разъединенная, индивидуалистическая, изолированная жизнь есть буржуазная, мещанская жизнь капиталистических обществ, в которых человек человеку волк, каждый думает лишь о себе. Дальше так продолжаться не может. Не буржуазная, не мещанская, не корыстно индивидуалистическая жизнь доступна была лишь отдельным избранным индивидуальностям с особенным призванием, но не среднему человеку, не массам. Вторжение масс, организованных в коллективы, и приобщение их к культуре имеет своим последствием понижение качества культуры, варваризацию, вооруженную орудиями цивилизации. Меняется стиль жизни, меняется характер интересов, направленность сознания. Качественная культура была связана с аристократическим началом (не в сословном, конечно, смысле). Этому аристократическому началу грозит истребление. Культурная элита подвергается настоящему погрому. Этот погром происходит в Советской России и в гитлеровской Германий. Германия, в которой раньше был настоящий культ ученых, философов, профессоров, университетов, часто преувеличенный и смешной, теперь совершенно перестала уважать ученых, философов, профессоров, университеты и готова их разгромить. Массы требуют себе от людей мысли и культурного творчества служения, исполнения "социального заказа". Люди мысли, творцы культуры испытывают на себе жестокие последствия диктатуры господствующей ортодоксии и догматики, их заставляют принять господствующую символику. В Италии, где диктатура миросозерцания сравнительно мягче, фашистская молодежь в свое время разгромила библиотеку самого крупного итальянского философа Бенедето Кроче, потому только, что он хотел сохранить свободу мысли и не принял господствующей символики. От деятелей мысли и культуры требуют ортодоксии в гораздо большей степени, чем это требовалось в средние века. Достаточно известие, какие формы это требование ортодоксии приняло в русском коммунизме. Советская Россия стала классической страной "социального заказа" деятелям культуры. В этом есть, конечно, конец индивидуализма в дурном смысле слова. Эгоистический индивидуализм буржуазной культуры должен быть преодолен. У творцов культуры должно пробудиться исчезнувшее сознание сверхличного социального служения. Но процесс, происходящий в мире, есть не только конец индивидуализма, но и страшная опасность для вечной истины персонализма, т. е. для самого существования человеческой личности. В коллективах угасает личное сознание и заменяется коллективным. Мышление становится групповым, полковым. Личная совесть парализуется, заменяется совестью коллектива. Перерождение сознания так велико, что совершенно меняется отношение к правде и лжи. То, что с точки зрения личного сознания и личной совести есть ложь, с точки зрения коллективного сознания и коллективной совести вменяется в обязанность. Требуют и от мышления, и от оценок и суждений совести маршировать в ногу.

Коллективизм и коллективная совесть не есть новое явление в истории. С него началась история, и он всегда бывал в истории, всегда бывал для среднего человека, для масс, для социальной обыденности. У человека всегда была склонность к стадности, стадность была выражением выброшенности человека в падший мир. Личная оригинальность в мысли, в совести, в творчестве всегда была редким достоянием немногих. Первобытные общества, первобытные кланы с их тотемистическими культами жили под знаком коллектива, в них личность еще не пробудилась, не поднялась, не сознала границ, отделяющих ее от социальной группы. Многие табу, которыми наполнена и цивилизованная эпоха истории, - последствие первобытной стадности и первобытного коллективизма. На протяжении всей своей истории человек жил в разных коллективах - родовых, семейных, племенных, национальных, государственных, военных, сословных, классовых, профессиональных, религиозных. И он мыслил и судил согласно сознанию своих коллективов. Мышление редко бывало личным, оно бывало родовым. Отсюда сделала неправильные обобщения социологическая школа Дюркгейма. Мышление было полковое, сословное, профессиональное, племенное. Средний военный иначе мыслит, чем средний штатский, средний француз иначе, чем средний немец, средний дворянин или буржуа иначе, чем средний крестьянин или рабочий, средний врач иначе, чем средний адвокат, и т. д. Личная оригинальность, возвышающаяся над родовым, всегда была редкостью. Ошибочно думать, что в индивидуалистическую эпоху, в буржуазных обществах мышление и сознание было личным, оно было безлично-средним, приспособленным к господствующему типу человека. Безличная и бесчеловеческая власть денег определяла суждения людей. Буржуазное общественное мнение очень тиранично. От человека требовали безличных оценок. Каждый атом походил на другой атом. Индивидуализм совсем не означал личной оригинальности, личного мышления, личного творчества, а обыкновенно означал эгоизм, корысть, изоляцию, разобщенность, волчье отношение к ближнему, полное отсутствие сознания долга сверхличного служения. Индивидуализм совсем не был персонализмом. Индивидуализм тоже был своеобразной формой стадности и коллективности. Индивидуализм есть или мещанское отношение к жизни, или изоляция эстетов. Персонализм же есть осуществление в человеке образа и подобия Божьего. В индивидуализме буржуазных обществ человек был социализирован и объективирован, он был подчинен власти денег и индустриального развития, суждения его подчинены буржуазным нравам, но ему было внушено, что он служит обществу, нации и государству, оставаясь "экономическим человеком", индивидуалистом в хозяйственной жизни, руководясь индивидуальным интересом, а не интересом социальным. Но коллективизм нашей эпохи, современный коллективизм, противопоставляющий себя предшествующей индивидуалистической эпохе, несет с собой и новизну. Раньше коллективизм существовал в разных дифференцированных группах, национальных, сословных, профессиональных, семейных. Теперь коллективизм унифицируется и универсализируется. Мир идет к универсальному коллективизму, в котором исчезают дифференциации. В коммунизме, в фашизме, в национал-социализме мы и видим процесс универсального обезличивания - все должны мыслить одинаково, иметь одинаковые суждения, всякая личная оригинальность исчезает в коллективе. Это процесс унификации и универсализации ударяет жестоко по избранным индивидуальностям, ни к каким группам и коллективам не принадлежащим. Происходит возврат к стадности в новых цивилизованных и технизированных формах. Массы, пришедшие к власти, хотят жить в этих новых организованных, неорганических коллективах. Массовый человек обезличен, но он может проявить больше жертвенности и забвения о себе, чем буржуа-индивидуалист. Вместе с тем обнаруживается власть фактора, который играл уже определяющую роль в капиталистическом обществе XIX века и был положен в основание теории Маркса, - экономизм. Но раньше власть экономизма не была такой универсальной, как в нашу эпоху, и многое ускользало от этой власти. Теперь уже никто и ничто не может ускользнуть от этой власти. Все находятся под знаком заботы, и те, которые уверены в сегодняшнем дне, не уверены в завтрашнем дне. Мировая жизнь окончательно стала под знак экономизма, и интересы экономические стали преобладающими и деспотическими, они все себе подчиняют. Массы живут по преимуществу интересами экономики, и это сказывается роковым образом на всей культуре, которая делается ненужной роскошью. Мировая война страшно усилила власть экономизма, разорив все народы. Все правительства заняты почти исключительно вопросом финансовым и вопросом о безработице. Все люди заняты почти исключительно исканием заработка и добыванием хлеба насущного, люди же обеспеченные и богатые потеряли чувство прочности своего положения и ждут разорения и краха. С необычайной остротой обнаруживается основа жизни падшего мира, как нужды и заботы, как древнего библейского проклятия - в поте лица своего будешь добывать хлеб свой. Власть экономизма очень связана с перенаселением. Так, перенаселение в Германии есть факт фатальный, грозный для европейского мира.

Капитализм не только породил экономизм как мироощущение и миросозерцание, но и был порожден экономизмом. Экономизм не есть только признание большого значения хозяйственного труда и хозяйственного развития, как условия человеческой жизни и человеческой культуры, - он есть извращение иерархии ценностей. Именно экономизм капиталистического мира признал дух эпифеноменом экономики. Совсем не от Маркса это идет и не Маркс в этом виноват. Маркс нашел это в капиталистическом, буржуазном обществе XIX века и так был этим потрясен, что придал этому универсальное значение. Но мы живем в эпоху увядания капитализма, он изжил уже классический период своего расцвета. Капитализм нашего времени есть уже упадочный капитализм, и он перерождается в какую-то новую переходную форму хозяйства. Капитализм, во главе которого становится финансовый капитал, перестает уже быть связанным с либерализмом и индивидуализмом. Из периода либерального капитализм переходит в, период государственного и регулированного. Капитализм не регулированный, либеральный стал опасным для всех классов, и для классов буржуазных. Вопреки схеме Маркса, капитализмом недовольны и сами капиталисты. Это особенно видно на классической стране индустриального капитализма, на Америке. Там регуляция капитализма стала необходимостью, сознаваемой всеми, так как нерегулированный капитализм поставил страну перед бездной. Капитализм старый не обеспечивает более ничьей жизни. Он не может уже питать человечество. Если раньше капиталистический строй эксплуатировал трудящиеся массы, то теперь он выбрасывает их на улицу. Он не в силах победить безработицу. Как уже много раз указывали, в капиталистическом хозяйстве нет соответствия между производством и потреблением. И это не только его экономический дефект, это его моральный и метафизический дефект. Ибо это значит, что не производство существует для человека, а человек существует для производства. Поэтому могут истреблять, бросать в море огромное количество хлеба из экономических интересов, когда существуют голодные. Человек не ставится в центре хозяйства. Именно экономический либерализм и индивидуализм не ставит человека в центр хозяйства. Капиталистическое хозяйство глубоко антиперсоналистично. Оно есть дегуманизация экономической жизни и овеществление человека. В упадочный период капитализма это выражается в том, что он становится все более и более анонимным. Капитализм сам все более и более разрушает принципы частной собственности. Неизвестно, кто является собственником и чего он является собственником. Власть банков есть безличная, анонимная власть. Тресты - анонимные, безличные учреждения. Неизвестно даже, кто является виновником бедствий, поражающих современное человечество, виновника нет, он не имеет имени. Безработные не тают, кто виновник их горькой участи. Человек чувствует себя совершенно раздавленным нечеловеческой, безликой силой. Деньги - нечеловеческая, безликая сила.

Но главная космическая сила, которая сейчас действует и перерождает лицо земли и человека, дегуманизирует и обезличивает, есть не капитализм как экономическая система, а техника, чудеса техники. Человек попал во власть и рабство собственного изумительного изобретения - машины. Наша эпоха стоит прежде всего под знаком техники и может быть названа технической эпохой. Техника есть последняя и самая большая любовь человека. Человек верит в чудеса техники, когда перестал уже верить во все чудеса. Дегуманизация и есть, прежде всего, механизация и технизация человеческой жизни, подчинение человека машине и превращение его в машину. Власть машины разлагает целостный человеческий образ. Экономическая жизнь оказывается окончательно оторванной от духовной жизни, которая загоняется все более и более в темный угол и не допускается до руководства жизнью. Машина призвана освободить человека от рабства у природы, облегчать человеческий труд. Но вместо этого она по-новому порабощает человека и окончательно его обездоливает, превращая его в безработного. Это указывает на то, что весь социальный организм поражен страшной духовной и нравственной болезнью, звериным отношением человека к человеку. Технизированный капитализм нельзя рассматривать только как экономическую категорию, он есть также моральная категория и связан с отношением человека к человеку. Техника имеет не только социальное, но и космическое значение[1]. Она создает совсем новую действительность, действительность иную, чем действительность природного, неорганического мира. Кроме тел неорганических и тел органических появились еще тела организованные, которые образовались не из природного мира, а из мира истории, из цивилизации. Современная техника означает конец теллурического периода в жизни человека, человек перестает зависеть от земли и питаться от земли. Техника есть переход от органической, животно-растительной жизни к жизни организованной. И это соответствует выступлению в истории огромных масс и коллективов. Человек перестает жить прислоненным к земле, окруженным растениями и животными. Он живет в новой металлической действительности, дышит иным, отравленным воздухом. Машина убийственно действует на душу, поражает прежде всего эмоциональную жизнь, разлагает целостные человеческие чувства. Если суровый, мужественный дух может сопротивляться власти машины и может овладеть ею, то душа бессильно агонизирует. Современные коллективы не органические, а механические. Современные массы могут быть организованы лишь технически, власть техники соответствует демократическому веку. Техника рационализирует человеческую жизнь, но рационализация эта имеет иррациональные последствия. Таким последствием является безработица, которая все более и более представляется будущим человечества. Социальный вопрос делается прежде всего вопросом распределения, т. е. вопросом не экономическим только, но и моральным. Состояние современного мира прежде всего требует революции духовной и моральной, революции во имя человека, во имя личности, во имя всякой личности. Эта революция должна восстановить иерархию ценностей, которая совершенно нарушена, поставить ценность человеческой личности выше идолов и кумиров производства, техники, государства, расы и национальности, коллектива. И необходимо рассмотреть еще одну из современных форм идолотворения.

2

С необычайной силой вспыхнули в нашем мире древние расовые и национальные инстинкты. Национальные страсти терзают мир и грозят гибелью европейской культуре. Это свидетельствует только о том, как силен атавизм в человеческих обществах, насколько подсознательное глубже сознательного, как поверхностен был процесс гуманизации. Если в прошлом утверждение и развитие национальных индивидуальностей было гуманизацией, то современный национализм есть дегуманизация и бестиализация человеческих обществ. Это есть возврат от категорий культурно-исторических к категориям зоологическим. Как будто бы возрождается древняя борьба племен и рас, предшествующая образованию национальностей как культурно-исторических форм. Совсем как в самом начале образования средневекового мира. Отменяются результаты христианско-гуманистического процесса объединения человечества. Происходит паганизация* христианских обществ. Национализм есть многобожие, он не соединим с единобожием. В потрясающих формах происходит эта паганизация в Германии, которая уже не хочет быть христианской страной, заменяет крест свастикой и требует от христиан отречения от первооснов христианского откровения и христианской веры, от евангельской морали. Франция давно уже дехристианизирована, но глубоко проникшие гуманизм и просвещение мешают ей стать страной языческой. В Германии, где гуманистическое просвещение всегда было слабее, религия языческого партикуляризма пытается опрокинуть христианский универсализм. Духовно-персоналистическое понимание человека заменяется пониманием натуралистически-зоологическим. И к устроению человеческой жизни устанавливается такое же отношение, как к скотоводству. Способ выработки и охранения чистой германской расы очень напоминает способы выработки чистой породы собак и лошадей. Немецкий расизм есть романтический натурализм, и в нем есть элемент реакции "природы", крови, земли, души народа, т. е. сил теллурических, против власти техники. Но он фатально усваивает себе приемы современной техники и подражает приемам советским. Стерилизация, евгеника, недопущение смешанных браков, государственное вмешательство в личную жизнь и пр. и пр. не есть, конечно, проявление натуральной жизни, это есть самая плановая, самая дегуманизированная техническая цивилизация. Зоологические инстинкты, романтически идеализированные и превращенные в натуралистическую мистику, вооружаются современной цивилизованной техникой. Парадоксальна вспышка современного национализма и расизма потому, что мы живем в универсалистическую эпоху, во многом напоминающую эпоху эллинистическую. Все стало планетарным. Современный расовый и национальный партикуляризм приобретает особенную остроту именно на фоне основного универсализма эпохи. Сейчас нет уже совершенно замкнутых, изолированных автаркических миров, все происходит на глазах всего мира. Современная техника носит совершенно унифицирующий и универсализирующий характер, она одна и та же у всех национализмов, органического своеобразия больше нет. Так, национализм народов Востока есть не что иное, как подражание Европе и вооружение европейской техникой. Увлечение современной националистически настроенной молодежи техникой и спортом носит совершенно мировой, интернациональный характер. В истории мы видим две тенденции - тенденцию к индивидуализации и тенденцию к универсализации. Обе тенденции неизбежны в космической жизни и правомерны. Но почти никогда не было достигнут о их гармоническое сочетание, всегда бывало чрезмерное преобладание одной тенденции над другой. Гармоническое сочетание индивидуализирующей и универсализирующей тенденции так же не удавалось, как не удавалось ничто в истории нашего падшего мира, все искажалось греховной похотью и идолотворением. Национализм и интернационализм одинаково разрушали целостную человечность. Современный национализм есть одна из форм идолатрии, как и современный этатизм. Христианская истина о том, что нет эллина и иудея, которая не была, конечно, отрицанием самого факта национальной индивидуальности, злобно и насильнически отвергается, и народы возвращаются к языческому, античному отношению к национальности. Единство человечества, к которому, по крайней мере в идее, в принципе приближал нас процесс христианизации и гуманизации, вновь в идее, в принципе отрицается, единство человечества распадается. Это свидетельствует о том, что натурально единство человечества недостижимо, оно достижимо лишь духовно. Единство человечества есть Богочеловечество.

Национализм идолопоклоннически превращает национальность в верховную и абсолютную ценность, которой подчиняется вся жизнь. Народ заменяет Бога. И национализм не может не столкнуться с христианством, с христианским универсализмом, с христианским откровением о том, что нет эллина и иудея и что всякий человек имеет безусловную ценность. Национализм все превращает в свое орудие, в орудие национальной мощи, национального своеобразия и процветания. Религия, церковь для национализма есть исключительно национально-историческая категория. Русский должен быть православным не потому, что православие есть истина, а потому, что православие было национально-исторической силой, оно образовало русское государство и русскую национальную культуру. Так же поляк должен быть католиком, немец лютеранином, англичанин - англиканцем и т. д., и т. д., совершенно так же, как турок должен быть магометанином. Национализм последовательно ведет к многобожию, к языческому партикуляризму. Во время войны мы видели, что бог немецкий, бог русский, бог французский и английский вели между собой войну. Национализм не приемлет универсальной религиозной истины, он по своему сознанию остается на до-христианской стадии, на стадии юдаизма как религии еврейского племенного бога, не ставшего еще богом вселенским, или язычества до возникновения философской идеи единобожия. Национализм был чужд христианскому универсализму средневековья, он есть порождение новой истории, утерявшей чувство единства и двигавшейся в направлении партикуляризма. В частности, национализм французский происходит от французской революции, от идеи верховенства нации. Старая монархическая и аристократическая Франция не знала национализма в том смысле, как он сложился в XIX и XX веках. Национальность есть одна из ступеней индивидуализации бытия и имеет бесспорную и положительную ценность. Культура всегда имеет национальный характер и национальные корни. Интернациональная культура невозможна. Это была бы культура коммивояжеров. Только техника носит интернациональный характер, и власть техники есть сила интернационализирующая. Национальность есть культурно-исторический факт. Национализм же есть отношение к факту, есть превращение натурального факта в идола. Национализм не имеет никаких христианских корней, истоки его совершенно иные, и он всегда сталкивается с христианством. Христианство не есть, конечно, и интернационализм, который есть обеднение бытия, отрицание индивидуальных ступеней бытия и утверждение абстрактного единства вместо конкретного. Интернационализм есть общее, а не универсальное. Универсальное конкретно-единично, оно не подчинено числу. Христианство есть вселенскость и конкретное единство, вбирающее в себя все преображенные и просветленные индивидуализации бытия. Национализм есть прежде всего явление эмоциональное, и никакие интеллектуальные аргументы в споре с национализмом не имеют силы. Рассказывают один анекдот, который, кажется, есть действительное событие и имеет философский смысл. В одном французском обществе, в котором участвовали видные политические деятели, один француз возмещался англичанами. которые считают себя первым народом в мире, с величайшей миссией в мире и не признают равенства с другими народами. Другой француз на это остроумно заметил: "Почему Вы так возмущаетесь, ведь французы то же самое думают о себе?" Тогда тот ответил: "Oui, mais, ca c'est vrai"[2]. Все национальные споры кончаются таким анекдотом. Это определяется тем, что к национальности существует прежде всего эротическое отношение, эротическое избрание. Свой народ, своя земля милы нам, как лицо любимой женщины. Но национализм противополагает эрос этосу и естественную эротику в отношении к своей национальности превращает в верховный принцип и доктрину. Национализм принципиально утверждает лишь эротическое отношение к национальности и отрицает этическое отношение. Поэтому он неизбежно сталкивается не с христианской только, но и с общечеловеческой, гуманистической моралью. Ни к национальности, ни к человеку, ни к чему на свете не может быть только эротическое отношение, должно быть и этическое отношение, связанное с достоинством личности. Должен быть не только эрос, но и этос. Национализм это отрицает. И национализм связан не только с любовью к своему, но и ненавистью к чужому, к другим народам, и ненависть обыкновенно бывает более сильным двигателем, чем любовь. Национализм проповедует или замкнутость, изоляцию, закрытость для других народов и культур, самодовольство, партикуляризм, или экспансию на счет других народов, завоевание, подчинение себе, империалистическую волю. И в том и в другом случае он противоречит христианской совести, отрицает в принципе и навеки братство народов, братство людей. Национализм глубоко противоречит персоналистической этике, он отрицает верховную ценность человеческой личности. Современный национализм дегуманизирует этику, он требует от человека отречения от человечности. Это все один и тот же процесс, в национализме тот же, что и в коммунизме. Внутренний мир человека совершенно подавлен коллективизмом национальным и коллективизмом социальным.