Шрифт:
– За иную хвальбу пиитов жаловали генеральскими чинами, табакерками с алмазами, деревеньками… Есть у меня стишата «На случай од, сочиненных в Москве в коронацию».
Гордись пред галлами, московский ты Парнас!Наместо одного Лебреня есть у нас:Херасков, Карамзин, князь Шаликов, Измайлов,Тодорский, Дмитриев, Поспелова, Михайлов,Кутузов, Свиньина, Невзоров, Мерзляков,Сохацкий, Таушев, Шатров и Салтыков,Тупицын, Похвиснев и наконец – Хвостов.– И себя не пощадили! – удивился Блудов.
– Да ведь я такой же!
За кофе гости стали просить Ивана Ивановича почитать новые, еще никому не ведомые стихи.
– Редко ныне Муза меня посещает, – признался поэт. – Видно, от чиновничьей службы никак не отойду. За весь нынешний год сочинил басню «Петух, Кот и Мышонок» да сказку про царя и двух пастухов. Прочту прошлогоднее:
Природу одолеть превыше наших сил:Смиримся же пред ней, не умствуя нимало.«Зачем ты льнешь?» – Магнит Железу говорил.«Зачем влечешь меня?» – Железо отвечало.Прелестный, милый пол! чем кончу я рассказ,Легко ты отгадаешь;Подобно так и ты без умысла прельщаешь;Подобно так и мы невольно любим вас.Улыбнулся. Взял со стола «Слово о полку Игореве» и подал Жуковскому:
– С самого начала давай!
А когда уже прощались, вдруг прочитал, положа руки на плечи Василия Андреевича:
На персях тишины, в спокойствии блаженномЦвети с народами земными примиренный!Цвети, великий росс! лишь злобу поражай! —и весело посмотрел на его друзей: – Достоин барм русского пиита сей сочинитель?
Василий Андреевич вспыхнул, как маков цвет, но Андрей сказал:
– Они его по призванию!
Элегия
У Соковниных на свечах не экономят. На дворе октябрь, близится ноябрьская вселенская тьма, а здесь – Дом Света!
Андрей Тургенев наконец-то согласился читать свои стихи. Пылкий ниспровергатель Карамзина, он Карамзину представил свою «Элегию», и Николай Михайлович благословил в Андрее молодую русскую поэзию. Молодую и – главное – новую.
Гостиная у Соковниных – образ чистоты. Белые стены, белые кресла, белые вазы. На белоснежных драпировках проступают едва уловимые узоры. Не цветы, не изморозь, а что-то древнее. Человеколикие птицы, человеколикие крылатые грифоны. От сей древности, от загадочного, едва проступающего мира сердце щемит сладостной надеждой. Все тут влюблены, и все в отчаяньи, все счастливы, а в груди у каждого слезы. Может быть, всё еще детские.
Андрей – рыцарь Екатерины Михайловны. Екатерина Михайловна боготворит гений Андрея. Анна Михайловна, забываясь, смотрит на Александра и вдруг – платок к глазам и – с глаз долой. Тургеневы – не пара для старого московского барства.
Соковнины – через боярина Бориса Ивановича Морозова, женатого на сестре царицы Марии Ильиничны, в свойстве с Романовыми. Свойство сие оскорблено неистовым супротивничаньем царю Алексею Михайловичу мученицы Федосьи Морозовой – вдовы Глеба Ивановича. Однако ж опала родовитости не умаляет. И увы, ни талант, ни ум, ни великая ученость – мостов над пропастью худородства возвести не в силах. Разве что маршальские чины, но Тургеневы стремятся не в службу, в университеты.
Жуковский приехал с Митей Блудовым, припоздал, Андрей уже начал чтение «Элегии», и Василий Андреевич Марии Николаевны Свечиной не увидел. Она сидела за клавесином. Василий Андреевич даже поклонился ей, но не разглядел, кто это. Андрей читал:
Что счастье? Быстрый луч сквозь мрачных туч осенних:Блеснет – и только лишь несчастный в восхищеньиК нему объятия и взоры устремит,Уже сокрылось все, чем бедный веселился;Отрадный луч исчез, и мрак над ним сгустился,И он, обманутый, растерзанный стоитИ небо горестной слезою укоряет!Так! счастья в мире нет; и кто живет – страдает!Василий Андреевич встрепенулся, поднял глаза. Мария Николаевна кивнула ему: это про нас.
Он больше ничего не слышал: сердце подкатило под самое горло. Опомнился, когда Андрей читал предпоследнюю строфу:
Он кроток сердцем был, чувствителен душою —Чувствительным Творец награду положил.Дарил несчастных он – чем только мог – слезою;В награду от Творца он друга получил.Все посмотрели на Жуковского.
Чтение было кончено.
– Как грустно! Господи, как грустно! – едва слышно сказала со своего места Мария Николаевна.
Екатерина Михайловна положила ладони на голову Андрея, поцеловала.
– Господа! Мы, слава богу, молоды! Наше отчаянье – это молодость. Нам даровано высшее, что есть у Творца. Наша любовь – святая.
– Позвольте и нам с Жуковским молвить слово о любви! – поклонился девам непроницаемо серьезный Митя Блудов.
– О ты, которая пришилаМеня к себе красы иглойИ страсть любовну закрепила,Как самый лучший шов двойной.