Пропуск и паспорт у меня проверил милиционер, стоявший внизу, у лестницы, на КПП. Почему милиционер, а не гэбэшник - не знаю. Может и гэбэшник, вот только он был в ментовской форме. Он записал мои данные в амбарную книгу, и отправил на четвертый этаж, в комнату номер семнадцать - как и было указано в пропуске. И я пошел по широкой лестнице, устеленной толстой дорожкой, гасящей звук моих шагов.

Здесь вообще почему-то хотелось сразу же понизить голос по крайней мере вдвое. Давящая атмосфера тишины как бы сразу указывала посетителю на его ничтожность - мол, вот ты пришел - так осознай, что здесь вершатся великие дела! Не то что твои жалкие делишки! А великие дела творятся только тихо!

Весь такой приниженный и придавленный, я по длинному коридору, тоже застеленному толстой дорожкой, добрался до искомого кабинета с цифрой «17» на светлого дерева двери. Посмотрел на свои золотые часы - было без двух минут десять часов. И тогда я негромко постучал. Тут же из-за двери раздался бодрый мужской голос:

– Да-да, войдите!
– и я повернул дверную ручку.

Кабинет, как кабинет. Ни тебе пыточных приспособлений, ни стены, у которой расстреливают политических заключенных. Стандартной обстановки конторский офис, все отличие его от обычных офисов - портрет Дзержинского на стене, рядом с портретом Брежнева. Почему-то я ожидал увидеть еще и портрет Андропова, но этого портрета не было.

– Карпов Михаил Семенович?
– жизнерадостно вопросил мужчина лет сорока в сером костюме фабрики «Большевичка» - Вы точны! Точность - вежливость королей, не правда ли?

– Ну вряд ли я такой уж король, но никогда не опаздываю. Есть у меня такая привычка - не опаздывать. Вот такой я, какой есть, товарищ...

– Семеничев Виталий Викторович!
– поняв, представился мужчина - присаживайтесь, поговорим.

– На предмет?
– насторожился я.

– На предмет вашей поездки в США, конечно же!
– усмехнулся Семеничев - или у вас есть еще какие-то дела, о которых вы хотели бы поговорить? Не стесняйтесь, рассказывайте, здесь все свои!

Я оглянулся по сторонам, будто бы рассчитывая лицезреть «всех своих», никого не увидел и сосредоточился на Семеничеве:

– Так и зачем меня вызвали? Что вы хотите от меня услышать?

– Хотим услышать, как вы собираетесь общаться с представителями иностранного государства. С какой целью собираетесь ехать в один из городов нашего потенциального противника. И еще - насколько вы устойчивы к вражеской пропаганде. По результатам нашего собеседования будет принято решение - выпускать вас в США, или нет. Во-первых, распишитесь в этой бумаге.

Он достал из папки, лежащей на краю стола листок, подвинул его по столу ко мне:

– Это подписка о неразглашении содержания нашего разговора. Расписывайтесь, и пойдем дальше. Ага, вот тут, на строке. Ну, все, теперь можно и как следует поговорить.

Насчет - «как следует» - мне не очень понравилось, но вряд ли сейчас меня будут лупцевать. Вначале хотя бы расскажут - в чем я негодяй и подлец. Смеюсь, конечно. Но неприятно.

– Итак, цель вашего визита в США?

– Виталий Викторович! Ну неужели вы не читали мое дело? Не знаете, что меня вызвали в США для презентации моей книги?! И что еду я в командировку по поручению издательства?! Кстати, не особенно того и желая-то. Не нравится мне в США, не люблю я америкосов.

– За что? За что не любите?
– заинтересовался Семеничев - Что они вам такое сделали?

– Ну... агрессоры!
– лениво бросил я, подавив рвущийся наружу зевок - Во Вьетнам залезли. На нас зубы точат. За что их любить-то?!

– Действительно - за что?
– пробормотал под нос Семеничев, и сунул свой длинный (в буквальном смысле - длинный) нос в папку с моим делом. Да, на папке так и было написано: «Карпов Михаил Семенович»

Вот тут написано, что вы наблюдались в психиатрической клинике, куда попали после потери памяти. Это как понимать?

– А как можно еще понимать? Память потерял. Очнулся на дороге, голый и босый. Меня и засунули в клинику. Там пронаблюдали, потом выпустили, так как нормальных людей там не держат. Вот и все по большому-то счету!

– Вот и все, вот и все...
– снова пробормотал гэбэшник - Интересный вы человек, Михаил Семенович! Я таких еще не встречал!

– Все люди интересные - парировал я с ноткой сарказма - каждый человек - вселенная. Я бы тоже хотел знать - кто я такой, и откуда взялся. Но увы - не могу. Память не возвращается, а наши доблестные органы найти обо мне сведений не могут. Увы.

Я чуть было не сказал: «ваши» органы. Расслабился! Надо следить за словами - как в кабинете психиатра. Быстро петлю нацепят и поведут в стойло! Это не те места, где можно шутить и хохмить!

Снова смотрит в папку, перебирает листы бумаги:

– Значит, вам не нравится, как суд поступил с Бродским?

Вот оно. Ну, теперь мне это все может выйти боком, точно! Да будь что будет! Пошли вы все...

– Не нравится. Глупость полнейшая. Думаю, что сработано абсолютно неверно - зачем давать нашим идеологическим врагам такую хоругвь?! Теперь они понесут его на руках! Еще погодите, дождетесь - они ему Нобелевскую премию дадут! За его стишки! Вернее не за стихи, а за то, что вы его неправильно осудили! И не дай бог, найдется дурак, который выдворит его из СССР! Вот тогда и будет настоящий трындец!