– Серьезно? – против собственной воли Энт сел. – И где они находятся?

– Под Иерусалимом. Медь в шахтах раскрасила песок в разные цвета. Красный, зеленый, синий – как радуга.

– И вы что-нибудь там нашли?

– Много всего, – сказала она, и в ее глазах сверкнула искорка. – Это моя работа.

– Я бы хотел стать искателем приключений. Или расхитителем гробниц, как Бельцони [41] .

– Ну… Его методы сейчас не очень одобряют, дорогой Энтони, хотя, если бы не он, Британский музей стоял бы почти пустым. Но я очень рада, что у нас с тобой есть общий интерес. – Она похлопала по свертку, лежащему рядом. – Кстати, у меня для тебя подарок.

– А как вас зовут?

– Дина. Дина Уайлд.

Энтони оценивающе рассмотрел завернутый в коричневую бумагу сверток.

– Дина, – сказал он, прокручивая знакомое имя на языке. – Я знаю вас. Но вы живете не здесь, а в пустыне.

Он был бы счастлив вспомнить больше, но что-то в его мозгу нарушилось в тот день, когда он потерял маму. Однако теперь он припоминал, как его отец восхищался тетей Диной, которая жила далеко-далеко и почти никогда не бывала в Англии. Филип Уайлд был отличным рассказчиком – он рассказывал своему маленькому сыну сказки о ней, переданные ему собственной матерью, которая была намного старше ее эксцентричной младшей сестры и помнила все те ужасные вещи, что творила Дина. Да, это точно была она, непослушная тетя Дина. «Она украла попугая из Лондонского зоопарка». «Она с нашим дедушкой бились об заклад, сможет ли мокрица забраться на церковную лавку во время полуночной мессы». «Однажды в Индии она стреляла из ружья и отстрелила мужчине кончик пальца».

Мама недовольно хмурилась, слушая эти истории. Энта вдруг осенило: когда он был еще маленьким, тетя Дина оставалась с ними однажды, и маме она не понравилась. После этого мама недовольно хмурилась при малейшем упоминании тети Дины, не говоря уже об ее отце, дедушке Филипе, армейском полковнике, Который Плохо Кончил. Вспоминалось что-то еще. – Энт был уверен, но никак не мог припомнить… Мальчик мигнул, накрытый волной воспоминаний.

Великая и Ужасная двоюродная бабушка Дина взяла его за руку, и Энт почему-то даже не отдернул своей ладони.

– Я жила в пещере, это правда. Но теперь я живу здесь, Энт, дорогой. – Она подтолкнула сверток поближе к нему. – Открой его.

Энт слой за слоем развернул коричневую бумагу, достал маленькое каменное панно и уставился на женскую фигурку с раскинутыми руками. У нее были большие глаза, полные губы, огромные крылья – она была раздета, и он странно чувствовал себя, глядя на ее огромные груди, но она определенно была ангелом или феей – не настоящей женщиной. В одной руке она держала сосновую шишку, в другой – сову с круглыми, немигающими глазами.

Сестра Эйлин недовольно фыркнула, тогда как Энт заинтересовался.

– Что это? – спросил он, вращая в израненных руках улыбающуюся фигурку с выпуклыми глазами и толстыми, четко очерченными губами. Она казалась приятной на ощупь.

– Это из древнего города, которому много тысяч лет. Я купила ее на базаре в Багдаде. Я беру ее с собой повсюду, и она охраняет меня.

– Правда?

– Да. – Двоюродная бабушка Дина улыбнулась. – Я была в Ниневии, мы раскапывали Библиотеку Ашшурбанипала [42] . Это, возможно, самая грандиозная библиотека из тех, что знает человечество. Внезапно мне стало не по себе. Обычно я не страдаю клаустрофобией – мы проводим часы в тесноте, на жгучей жаре, света нет, в воздухе запах газовых ламп. Но неожиданно мне стало нехорошо. Я побледнела. Я подняла ее и вышла из гробницы подышать воздухом, но везде были ящерицы. Тысячи их устилали землю, совершенно неподвижные, наблюдающие за мной. Я вернулась в свою палатку, чтобы прилечь. И тут поднялась песчаная буря и заблокировала остальных в гробнице. Еще и три палатки унесло. Погибло пять человек. Я держала ее в руках все это время, и она меня успокаивала. Она охраняла меня. И она сказала, когда нужно уходить. Такое знание дорогого стоит.

Энт перевел глаза с тети Дины на маленькую фигурку.

– Так что я подумала, что и тебе она понравится. Ей очень много лет.

– Больше, чем Иисусу?

Она улыбнулась, проведя пальцем вверх по носу, словно на ней были очки, хотя их не было.

– Намного, намного больше. Ты можешь повесить ее над входной дверью. И она будет отгонять злых духов.

– Но у меня нет входной двери, – сказал Энт, и его голос задрожал. – Она… она взорвалась.

Сестра Эйлин откашлялась, демонстрируя нетерпение.

– Теперь есть. Мы отправимся жить к морю, ты и я. – Глаза Дины засияли. – И там ты будешь в безопасности. Я обещаю.

Корд вертелась в кровати – ее ногам было неудобно из-за плотно подоткнутого одеяла. Она посмотрела на бледно-желтую стену, на которую отбрасывали полосатую тень жалюзи, и поняла, что наступил еще один жаркий, безоблачный день.

В соседней кровати посапывал Бен. Корд взглянула на его спящее лицо, все в веснушках после лета в бухте Уорт, на его облезающий обгоревший нос, а потом обняла себя, ощущая голыми руками восхитительную гладкость постельного белья. Дома никогда не стелили такого шелковистого белья, погода никогда не была такой мягкой, а еда – такой вкусной и свежей, даже если ее присыпал пляжный песок. Уезжать отсюда каждый год было невыносимо. Вчера она пообещала Бену, что ему не придется идти в ужасную новую школу, а Корд всегда держала свои обещания.

Прошлым вечером они спрятали провизию и чемоданы в пляжном домике. Чемоданы им не понадобятся до субботы, следующей за Летним банковским выходным [43] – в этот день кончалось лето, дом запирали, а детей затаскивали в машину и везли назад в Лондон. Корд разумно решила спрятать еду сейчас, чтобы не вызывать подозрений ближе к дате отъезда. Папа всегда говорил, что перед тем, как сыграть какого-то персонажа, ему сначала нужно побыть в его шкуре, и в последние дни Корд казалось, что теперь сама нацепила подходящую шкуру: она чувствовала себя непобедимой.