Шрифт:
– Мы слишком долго не виделись, чтобы ты мог так утверждать.
– А ты давно уже так утверждаешь. Не ошибусь, если скажу, что со дня нашего знакомства.
Самолет снова упал, и Мартын проглотил собственные слова. Он помолчал с минуту, затем неожиданно резко развернулся ко мне, так что его лицо оказалось в считанных сантиметрах от моего носа и прошептал, обдавая жарким дыханием с пряным запахом солода:
– Понимаешь ли.... В этом году я не начинал еще ни одного рассказа. Вообще. А в прошлом последний создал в октябре месяце, нет, даже в конце сентября. Очень короткий рассказик. Потом была у меня запарка с работой, экзамены у студентов принимал, писал статьи для журнала, опять семинары.... Нет, дело не во времени, не то чтобы его совсем не было, просто... я и при большей загрузке мог что-то написать, хотя бы на две-три странички. Один раз вообще написал рассказ, очень короткий, правда, в вечер перед экзаменом. А сейчас... особенно в этом году...
– он помолчал и закончил. Просто не хотелось. Не хотелось, и все.
– Но ты...
– Я даже поездку в Сыктывкар счел благом. Думаю - уеду из Москвы, развеюсь, а то она меня прямо душит. Сам знаешь какая там экология.
– Само собой. Помню месяц назад...
– Оказалось, что тут стало еще хуже. Раньше хоть мысли были какие никакие, кое-что вызревало и только ждало своего "звездного часа", это у меня всегда так, оставлять несколько сюжетов на потом, на более подходящий случай. Мне писать не хотелось все это время, вот в чем дело. А сейчас даже идей - и тех нет. Такое впечатление, - он оглянулся, не заинтересовался ли кто нашей беседой, - такое впечатление, будто я попросту исписался. Или разучился писать.
Он замолчал.
– А на шахтах?
– Едва я приехал, устроился в гостиницу, ввалился в номер, тут меня ни с того, ни с чего, разобрало. Наверное, и в самом деле, сказалась перемена деятельности. Здесь я ничем не связан, дела в Сыктывкаре закончены, так что до конца месяца свободен как птица. Честно, у меня такого ощущения уже тысячу лет не было. Вот только... да посмотри сам, поймешь.
Мартын порылся в карманах короткой штормовки и извлек оттуда симпатичный ежедневник в половину стандартной тетради. Протянул его мне без единого слова.
– Приятная штучка, - заметил я, взвешивая в руке книжечку.
– Наверное, дорогая.
– "Угол", - холодно бросил он, а я подумал: когда Мартын успел нахвататься этого жаргона.
– Читай, тут немного.
На последнем слове его голос дрогнул. Я раскрыл книжицу и под надписью: "1 января. Важнейшие дела" среди исчерканных строк и абзацев прочел:
"Он с трудом поднялся на ноги. Выпрямился, тяжело вздохнул, и почувствовал как содрогнулось в неожиданном ознобе его избитое тело. Потряс головой, отгоняя прошлые ощущения и приходя постепенно в себя. Обожженный бок все еще болел, слабее, чем раньше, но все еще ощутимо. Глухо пульсирующая боль то отступала в глубину, то вновь накатывала тяжелыми волнами.
"Под ногами валялась его походная сумка. Содержимое ее теперь, в силу новых обстоятельств уже не имеет ровно никакого значения, кроме тех двух банок консервов в боковых карманах да еще одной фляги воды. До колодца недалеко, но если и он взорван или отравлен как три предыдущих, тогда его запасы станут поистине бесценными. Каждый глоток воды на вес золота. Тем более что его спутнику, - он обернулся назад, глядя на безобразные руины поверженного в прах короткой бомбардировкой города - да, ему уже ничего не надо. Так же как и другим его жителям, тем, у кого он останавливался вчера передохнуть, тем, кто еще вчера были..."
Я перевернул страницу: рукопись обрывалась. Поднял глаза на Мартына.
– На этом месте меня заклинило.
Я заметил, что несколько страниц, с пятого по одиннадцатое число он вырвал. Дальнейшие приключения неизвестного героя его не устраивали.
– По-моему, вполне нормально. Как всегда, мрачно и сурово. Сколько тебя помню...
– Да знаю, знаю, - Мартын нервно дернулся, - Я всегда так писал, ты ведь это хотел сказать...
Неожиданно в салоне воцарилась тишина. Мартын замолчал на середине фразы, отвернулся к иллюминатору и принялся с мучительным интересом разглядывать свинцовые облака.
– Конечно, мне завидно, что там говорить, - наконец произнес он.
– Я и не скрываю. Но когда одному говорят "слишком мрачно и сурово", то это звучит как комплимент, а когда тоже самое издатель изрекает мне - это уже приговор.
– Видишь ли, - осторожно начал я, - не буду скрывать, что не считаю себя твоим горячим поклонником, но все же не могу не признать...
– А без "не" то же самое можно сказать?
– Ты пишешь вполне зримо и... гм... грамотно. Конечно, нельзя не признать, что довольно мрачно, что от твоих произведений веет тоской и безысходностью...
– Сам знаю, что пишу грамотно. Это врожденное. Но ведь все равно не берут.
– Ты здесь пробовал?
Самолет перестало кидать, он пошел на снижение.
– В смысле, в Сыктывкаре, что ли? У меня нет с собою файлов с рассказами. А здесь разве можно найти хоть один пункт коллективного доступа в Интернет?
– Возможно, я не спрашивал. Но дело не в этом. Видишь ли, я тут книжку купил Громова. Издательство находится где-то здесь в Сыктывкаре. Вот адрес, если хочешь, мог бы по дороге зайти...