В шестьдесят первом году бюрократия была еще сердечной – отказывала в чем только могла, а удовлетворяла всеми, что было ей не нужно – еще не напридумала изощренных методов уклонений от приемов, да и «ходотайствовали» единицы, заслуженных было мало…

Позже с появлением льгот по различным разрядам жизни, народ распоясался – все льготники кинулись по кабинетам, всем что-то надо. Пришлось увеличить количество кабинетов, при этом констатируя, что всем надо дать требуемое, а этак от государства ничего не останется… и оно на деле, а не на словах, превратится в «наше», то есть из рук бюрократов перейдет в руки народа… что не честно, решили бюрократы и придумали простую вещь… народ «тащит» все, что может у государства, но мимо окон кабинетов, через дырки в заборе и, если получится, незаметно от милиции, а они на своих плечах будут «тащить» само государство… лозунг: «государство – это мы» навечно и реально соединит бюрократа и народ – доля у них оказалась единой…

А что отец?… в кабинетах он никогда не ругался, а его скромные запросы были всегда удовлетворены… ему не приходилось особо открывать рта, так для посторонних слов.

– Милая, не продувает?… гляжу, низом ветер гуляет и начальник моложавый? – от стыда подальше, запускали в кабинет пораньше, а там другие слова.

–А-а, Витюха! (сын соседа Василия Рошаненки, который числился в отцовском табеле о рангах «кулаком» и «хитрожопым антисоветчиком»)… ну и кресло у тебя скрипучее… у бабы Моти табуретки меньше скрипят…

– Дмитрий Сергеевич, вы по этому?… Я подписал… – и больше не было вопрсов.

В пятнадцатилетнем возрасте, как-то потребовались деньги для чепуховой вещицы. Невозможность их достать, привела к озлобленности – слишком мало денег водилось в семье при огромной их потребности. Зарождались грустные мысли о несправедливости, вся нелепость, в моем понимании, исходила от неумения делать деньги моим отцом, но иметь кучу детей и внуков, среди которых и я – насчастный и незачем рожденный. Моя озабоченность усугубилась от, как мне показалось, легкомысленных и издевательских слов.

– Не в деньгах счастье, а в умении от них отказаться, отец лукаво улыбался, чем еще больше досадил и я выпалил.

– Настрогал нас, а обеспечить не смог! – Господи! Как изменилось его лицо… стало черным и мрачно пустым… До сих пор простить не могу себя за несдержанность и сердцесжимающее оскорбление. Никогда ранее не слышал от него оправданий своим поступкам, но сейчас он выдавил тоскливое признание.

– Я бы мог, если б мне дали, – в ту минуту оправдание отца казалось абстрактным… оправдание ради оправдания… сказать, чтобы не молчать… сказать, чтобы облегчить душу. Позже понял смысл сказанного отцом… Раскрыв систему, в которой мы жили, познав ее своим горбом и шишками – убедился, что без мерзости и обильного пота в этой системе не прожить на уровне своих потребностей. Мерзости не хочется, тем более прилипшей дерьмом, а обильного пота не жаль, если знаешь, что результаты остаются в твоих руках хотя бы наполовину.

В родовой деревне, где все значились под кличкой Зябловы, у Трофима Зяблова родились два сына, Михаил и Сергей. Старший – Михаил, женившись, остался в доме отца, а Сергею с его красавицей женой Анной, построили избу на другой стороне улицы. Михаил воспитывал только одну дочь, которая в 18 лет в другой деревне создавала новую семью. Сергей замахнулся на мужское потомство, у него четверо сыновей

Родословная по линии отца проста и семейной памятью фиксируется дедом Сергеем Поповым, получившим свою фамилию в рязанской губернии при паспортизации в 1884 году. Первая с церковью сторона улицы получила фамилию Поповы, а левая осталась Зябловы, и получилось, что два брата Михаил и Сергей стали жить под разными фамилиями.

Отца спрашивал… кто был его дед с бабкой?… отец пожимал плечами, посмеивался: «Бог их знает!.. пол деревни бабушки и дедушки, а кто родные – не знаю… да и кто знал?… вся деревня родственники».

Дед Сергей умер сравнительно молодым, в 36 лет… от тоски и любви к жене, скончавшейся при родах годом раньше. Но более всего дед терзался виной за смерть супруги, считая себя главным виновником – впервые за 16 лет супружеской жизни ударил Анюту… нахлынула волна ревности, показалось, что забеременела не от него, а она в ответ смеялась, как бы соглашаясь с его подозрениями… ударил… не осознав, как нанес удар, но ее боль пронизала его и… осталась в нем до последней секунды жизни…

Дед Сергей оставил этот мир, когда отцу было пять лет, братьям отца, Михаилу – шесть, Константину – двенадцать, а Петру – шестнадцать. Чтобы сохранить хозяйство, дом и детей с чистыми лицами, многочисленные родственники – вся деревня, женят Петра на справной женщине на полтора десятков годков постарше и … была любовь, и родилось у них дочка Ирина и двоюродная сестра для меня, одногодка моей матери…

Дядя Петр погиб в 14 году, в первых боях с австро-венграми.

Дядя Костя был невозмутимый домосед, без нужды государственного масштаба никуда из деревни не выезжал, родил сына по образу и подобию своему, которого единственный раз смогли вывезти из деревни в село, где крестили в Михайловской церкви. Позднее родились две любимые дочери Екатерина и Варвара, которые родили Ивана, Светлану, Александра, Олега и Николая встречавшихся мне на просторах Родины от Москвы до Донецких Станиц.

Дядя Михаил – это путешественник и ловелас… не нашедший себе пару, или наоборот – никто из женщин не смог его удержать рядом с собой. Умер в 40 лет, от нелепой простуды.

У отца, нас детей, было пятеро… три дочки – довоенных и два сына – послевоенных. «Поскребыши» – так называли нас с братом.

Множество внуков, правнуков и праправнуков Сергея и Анны наполнили пространство Руси, копошилось в нем, называя это действие – жизнью.