— Да я ж всегда так вью! Эй, Ярик, ты там ещё жив али нет? Не забоишься теперь меня до Замошья провожать?

Вокруг засмеялись, радуясь поводу вспугнуть весельем липкий страх.

А бабушка, обождав чуток, продолжила сказ:

— В Белозорье-то ракшасы не рыщут, туда им хода нет. А всё потому, что седой ведьмак взял за себя женой Золотинку, этлову дочь. Не хотелось хранителю отдавать любимую доченьку страшному ведьмаку, и поставил он жениху три условия, три испытания дал. Первое — перескочить через Ограду. Второе — выпить ручей мёртвой воды. Третье — спрятаться так, чтобы сам хранитель за день найти не сумел. Ну, ведьмак обернулся вороном и Ограду вмиг перелетел. Этлы-то эдак не могут, им от земли отрываться нельзя, вот хранитель и думал, что ведьмака это затруднит, да не тут-то было. А ведьмак пошёл к ручью с мёртвой водой, всю воду из него выпил, а потом смерть отпустил в траву. Вся трава тогда в балке позасохла, а ведьмак остался живёшенек. Только хранитель-то не слишком переживал, верил, что ведьмак от него в Торме нигде не укроется. Было у хранителя волшебное Зеркало, через которое можно было глядеть на весь лес, и где что делается — всё знать. Но хранитель хитёр, да и ведьмак непрост. Отправился он к ракшасьей княгине, в Рискай-град и целый год там ей верно служил.

— А что ему у ракшасьей княгини на службе делать-то довелось?

— Всяко-разно: по хозяйству, а больше по тёмным делам. На то и ведьмак… Да говорят, уж больно ракшасья княгиня оказалась скупа. Работу-то что ни день давать не забывала, а как подошло время считаться, придумала слугу без платы сбыть со двора. Оборотила свою дочку в дикую кобылицу и велела за единую ночь её объездить. Ну а дочке строго-настрого наказала седока сбросить и затоптать. Только не на таковского напали. Ведьмак вцепился кобылице в гриву и держался, как клещ. Уж она и по пустоши его носила, и по небу летала, и даже в море нырнула, а скинуть седока не смогла. Покорилась ракшина дочь, привезла его по утру к матери домой. Пришлось платить что обещано за службу. И отдала ракшасья княгиня ведьмаку флягу с живой водой да волшебный плащ, который надень — и ни один колдун тебя не увидит. А дочку свою нерадивую вон из Рискай-града выгнала. Та обернулась девицей, да так и осталась век ведьмаку служить. Он ей даже мужа добыл: поднял из могилы какого-то из погибших гарнизонных стрелков. Так и живут в Белозорье, ведьмаку верно служат. Ну а сам ведьмак вернулся в Торм третье испытание держать. Хранитель, как положено, дал ему время спрятаться, только ведьмак никуда не пошёл. Сел на пороге да завернулся в свой плащ-невидимку. Хранитель говорит Зеркалу: "Покажи-ка мне седого ведьмака!", а оно только и кажет ему, что собственный порог. Осерчал хранитель и Зеркало разбил. Так-то и вышло, что хошь-не хошь, а пришлось этловой дочке за ведьмака идти…

Одна из девушек, юная красавица с толстой, тёмно-русой косой, мечтательно вздохнула и проговорила:

— А за такого жениха и чего б не пойти. Видно, сильно люба ему была этла, раз он ради неё и мёртвую воду пил, и ракше служить стал…

— Это так. А седой ведьмак хоть выполнил все хранителевы задания, ещё и вено за невесту немалое дал — половину своей колдовской силы в Торме оставил. Говорят, он с той поры поутих, а до того был зело лют.

— Времени, поди, не стало лютовать, когда хутор, жена, детишки, — захихикали вокруг.

— А что, и детишки тож. Он же хоть и ведьмак, а всё, как у людей, — охотно отозвалась бабушка Лиска, — Вот на ярмарке у Хребтецких ворот болтали люди, будто он из ихнего посада повитуху к себе на хутор возил. Прискакал к ней, будто бы, красивый мужик на чёрном коне и повёз, а она после и вспомнить не могла, где ехали. Показалось ей, будто был богатый дом с садом, и жена-то у того мужика, что её привёз, собой раскрасавица, и детки, и усердные слуги вокруг… А малыш народился, вроде как, слепенький. Мать его дала повитухе баночку с мазью и велела малышу намазать глазки. Та сделала — и малыш вмиг прозрел. Тогда повитухе стало любопытно, что ж за дивное такое лекарство. Она взяла да и помазала себе глаза. И сразу увидела, что вокруг не сад, не посад, а дремучий лес да болото, хозяин сам тощий, седой да страшный, детки да слуги — все сплошь ракшасы, и конь не конь, а вовсе ухокрыл. Но она, испугавшись, смолчала. Прожила в их доме сколько надо, получила оговоренную плату, а потом ведьмак её отвёз верхом на ухокрыле назад, домой. Позже она раз ходила по рынку и вдруг увидала того ведьмака. Он тоже ходил меж прилавков, брал, что ему надо, а денег не платил, и никто его не видал. Повитуха-то возьми и сдуру с ним поздоровайся. Уж он подпрыгнул! Ты, говорит, почему меня видишь? Мазь брала? А она в ответ: так мол и так, не знала, что не к добру. Он тогда плюнул ей в глаза и сказал: не суй, дура, нос не в свои дела. И исчез. А она вмиг ослепла.

— Ишь ты… Что-то невесёлая вышла сказка, — вздохнул кто-то из девчат.

— А и то, — кивнула бабушка, — Помнить следует, что добрым людям с теми, кто с силой играет, не по дороге. Что нам — горькие слёзы, то им — Маэлева роса. Давно иль недавно было — не знаю, только пошли раз с одного хутора детки в лес по грибы. Ходили, ходили, да и заплутали. Вдруг видят — вроде, ходит рядом по лесу старый дед. Они кинулись к нему, стали просить, чтобы вывел к людям. А то был сам ведьмак, захотелось ему грибками потешиться. Ну, он их и повёл. Вроде, недолго шли: кустик за кустик, деревце за деревце, глядь, показался какой-то хутор. Дед едва детишек вывел, зашёл за ёлку и вмиг исчез. Они же подбежали к околице и видят: хутор вовсе незнамый, люди совсем чужие живут. Завёл их ведьмак аж за Мокрое болото, к берегам Нерки, на целый день пешего пути. Ему-то что. Спасибо хоть, люди добрые подвернулись, на другой день послали парнишку отвести детишек домой. Так-то.

Тут рыжий парень, которого бабушка Лиска кликала Лучом, встал с лавки и с сожалением вздохнул:

— Эх, жаль, нам с Дарей никто лесной коридор не откроет… Дарёнка, поздно уж, пошли домой. Пора. Мне-то что, а тебя батя заругает.

Смуглая девчушка, та самая, что прятала веретено, поднялась с лавки и покладисто подошла к нему.

Попрощавшись с хозяйкой и прочим народом, двое поклонились на божницу, выскользнули за дверь, и вскоре оставшимся было слышно издалека сквозь шум дождя, как они весело смеются на лесной тропе.

— Ишь, Луч, хмырь занорский, — усмехнулся кто-то из парней, — Чего повадился к нам бродить? Дать бы ему в ухо, чтоб знал, как маринских девок вабить.

— Этот сам кому хошь даст, — дружелюбно отозвались с другой половины горницы, — И потом, коли даже бросит сюда приходить, тебе-то в том что за корысть? Он же в наш огород — да со своим горохом.

И снова все засмеялись.

А Луч и Дарёнка бодро топали под дождём в сторону пресловутых Пустых Холмов и тоже заливались смехом.

— Ой, не могу, — приговаривала девушка, смахивая с ресниц слезу, — Лучик, миленький, откуда они берут всю эту гоньбу? Ведь и захочешь — нарочно эдак не придумаешь…

— Да так, — отозвался парень, заботливо поправляя на ней плащ, — Скучно им, вот и выдумывают. Но послушаешь — и становится ясно, почему отец из дому уж который круг ни ногой, а если к нам кто, так он на коня и в поля. А знаешь, так оно, наверное, и лучше. Чего нам с ними знаться?

— Может, и так, — согласилась Даря, но смеяться вдруг перестала и тихо задумалась. Луч нахмурился.

— Что? Или кто из этих репоедов в сердце запал? Ты не боись, я его бить не стану.

— Что ты, Лучик, — серьёзно ответила Даря, — Я не о том. Мне вдруг вот что подумалось. Они о нас меж собой небывальщину плетут, мы тут друг с дружкой на их счёт зубоскалим… А ведь дядька Свит, поди, не за тем нам на вечёрки ходить велит. Хочет, видать, чтоб мы поняли: наша печь не посередь мира поставлена. Много есть людей, много обычаев, все такие разные, и каждый — на свой лад… Как дивен мир! Правда?