Страшился я дальнейших расспросов – врать-то я не горазд, а рассказывать о событиях той ночи мне по понятным причинам совсем не хотелось. Но Димитрий к облегчению моему за другое ухватился.

– Как же ты сюда проникаешь, тем более, ночью? – спросил он. – Дверь одна, и ключ один на двух казначеев, да стрельцы неотлучно при входе стоят.

– Кто же устраивает потайные комнаты без ходов тайных? – ответил я ему, едва сдерживая улыбку хитрую. Как искусный добытчик, я заготовил много разных приманок и наживок, одну из них и заглотнул Димитрий.

– Покажи! – воскликнул Димитрий, и в голосе его звучал не приказ, а просьба и нетерпение.

Отчего же не показать! Отныне мы чуть ли не ежедневно пускались в путешествия по тайным переходам Кремлевским, останавливаясь изредка у многочисленных отверстий слуховых и щелей смотровых. О, как я наслаждался этими нашими прогулками! Дело ведь тайное, никто нас не сопровождал, и я на многие часы оставался один на один с Димитрием. Немного и хитрил, не без того, скажу, что притомился, сядем мы с ним на лавку и тут я одарю Димитрия беседой нравоучительной.

Все дворовые с ног сбивались, ища царя и гадая, куда это он пропадает. Тогда слух пошел, что Димитрий переодевается в платье простое и ходит по Москве, наблюдая, как народ живет и все ли в порядке. Бояре это даже в Думе своей обсуждали и пеняли Димитрию, что негоже царю Русскому так поступать. Конечно, негоже, но я так думаю, что бояре не об обычаях дедовских пеклись, боялись они, что Димитрий во время таких прогулок прознает что-нибудь о кознях их сатанинских.

Димитрию так понравились тайные ходы в старом царском дворце, что он повелел сделать такие же и в своем новом, чтобы из опочивальни его можно было пройти и в сокровищницу, и к Москве-реке, и к конюшням. Верный своему обычаю вникать во все самолично, он и тут указывал рабочим, как все устроить. А прежде все со мной обсуждал, как же без меня, ведь я как-никак самый большой в этом деле грамотей.

Вы только не подумайте, что я лишь старые запасы проживал. Вы вчитайтесь внимательнее в длинный перечень дел, что за столь короткий срок успел Димитрий переделать, и сразу увидите следствия моих советов. Были и другие. Взять хотя бы книгопечатанье, пусть с пятидесятилетним опозданием, но исполнил-таки я мечту свою юношескую. Я указал Димитрию на печатника Ивана Андронова, он дал ему денег и приказал издать «Апостол». С каким трепетом душевным взял я в руки готовую, еще пахнущую краской и клеем книгу и прочитал посвящение: «Издано повелением благочестия поборника, и божественных велений изрядна ревнителя, благоверного и христолюбивого, исконного Государя всея великия Руси, крестоносного царя и великого князя Димитрия Ивановича всея Руси самодержца».

А дела милосердия?! Нет, за Ваську Шуйского я, конечно, не просил, ведь и ангельское милосердие свой предел имеет, всеблаг же один лишь Господь. Но и крови я не жаждал, положившись во всем на волю Божию. Господь все и устроил так, как устроил, видно, у Него на Ваську свои виды имелись. Но по горячим следам я все же попенял немного Димитрию за его неожиданный порыв и за помилование Шуйского. На что получил столь же неожиданный ответ.

– Я могу двумя способами удержаться на престоле: тиранством и милостью, – сказал мне Димитрий, – отец мой испробовал тиранство, известно, чем кончилось. Я же хочу испытать милость и верно исполнить обет, данный мною Богу: не проливать крови.

Услышав слова несправедливые об Иване, я было взвился, вспомнив о царе Борисе, хотел указать Димитрию на вредоносность иных самых лучших обетов, но в конце концов сдержался. Я всегда за милосердие и часто просил Димитрия сменить гнев на милость. Просил, к примеру, за Годуновых, они люди смирные и к делам управления приспособленные. И за иных земских, вся вина которых состояла только в том, что они соблюдали верность присяге.

Не оставлял я забот своих и о просвещении народном, в первую очередь, о просвещении самого Димитрия. Ведь образование его из-за многолетнего пребывания в монастырях было хоть и неплохим, но, как я уже как-то говорил мягко, однобоким. Для иного царя, возможно, досконального знания Священного Писания было бы и достаточно, но для Димитрия, с его устремлениями великими, требовалось нечто большее.

– Знаю, знаю, – отвечал мне Димитрий, – сам знаю. Я ведь и в Польше учился, – тут он немного замялся, – в разных местах. Даже в походе о науках не забывал, призвал к себе иезуитов… Да не морщись ты! Других-то учителей под рукой не было, да и знатные учителя из иезуитов, это все признают. Утром час занимался философией, вечером – грамматикой и литературой.

– И долго так занимался? – спросил я.

– Три дня! – рассмеялся Димитрий. – Войско недовольство проявлять стало, чуть не взбунтовалось, поверишь ли! Ничего, вот разгребу немного дела неотложные, опять за учебу примусь, хотя бы по часу в день. Я вообще так решил: быть непременно на Руси школам и академиям! А для начала пошлю за границу учиться человек пятьдесят детей боярских побашковитей или, скажем, двадцать.

– И чему они там научатся? – с подозрением спросил я. – Того, чего у нас нет? Или всяким мудрствованиям богословским? Так это нам не надобно!

– Ну, не скажи, – протянул Димитрий, – кроме теологии в университетах европейских занимаются и практическими науками. Медициной, например, или зодчеством, наши-то на глазок строят, а там – целая наука.

– Ага, дети боярские – лекари да строители! – поддел я его ехидно.

– Ладно, пусть другую науку осваивают – как по морям плавать, – отступил Димитрий.