Лазарь пребывал в самолёте не в гордом одиночестве. В одном кресельном ряду с ним разместились жена Хана, дочка Полина с зятем Андреем и любимая внучка Кира. Непрекращающееся волнение он пытался погасить мыслью, что летит в Израиль исключительно для того, чтобы именно Кире обеспечить счастливую жизнь в нормальной демократической стране. В эти дни почти все евреи в один голос заявляли, что покидают Страну Советов ради детей. Отчасти они были правы, вывозя своих наследников из нищей и разворованной страны, от неуверенности в завтрашнем дне и от бандитизма и антисемитизма дня сегодняшнего. Дедушки и бабушки стеснялись почему-то заявить, что и сами не против пожить в стране, где зародились их исторические корни, где демократия декларируется не на партийных съездах, а существует как в быту, так и в политике.

Всю эту почти миллионную массу евреев, репатриировавшихся из СССР и стран СНГ в начале 90-х годов, вряд ли можно было отнести к стойким приверженцам сионизма. Некоторые из них даже не знали, что сионизмом называлось возникшее ещё в XIX веке еврейское националистическое движение, проповедовавшее объединение евреев всех стран мира на основе общности их исторической родины, которая тогда называлась Палестиной. Этот так называемый горбачевско-ельцинский исход евреев с их доисторической родины в определённой степени содействовал продвижению основной цели сионизма. Именно благодаря этому притоку количество евреев, проживающих в США и в Израиле, стало практически одинаковым. Однако в то время мало кого из отъезжающих волновал этот элемент сионизма. Советских иудеев этой массовой волны бегства из страны их обитания больше беспокоили экономические проблемы. Совсем недаром их впоследствии назвали «колбасной» репатриацией. И, вероятно, было за что. Совсем не секрет, что они, крепко сжимая в кулаке 150 долларов на человека, которыми снабдило их родное государство в благодарность за многолетний ратный труд, убегали за лучшей жизнью. А ведь и правда, были километровые очереди за колбасой, за пачкой масла надо было простоять несколько часов, сахар выдавался только по талонам. Исходя из всего этого, никто не думал о каких-либо моральных и духовных ценностях, основной целью каждодневного бытия становился прокорм семьи.

Наверное, и Лазарь со своими домочадцами искали на исторической родине решение продовольственной проблемы, так и нерешённой в Советском Союзе. Не ту фиктивную газетную программу, которую разворачивала перед народом коммунистическая партия на каждом из своих ничего не значащих съездов, а ежедневную экономическую политику правительства Израиля, позволяющую нормально питаться даже при минимальной зарплате. Хотя ни один человек в СССР в те годы от голода не умер, было совсем непонятно, почему через 45 лет после победоносного окончания войны в магазинах пустые полки, почему за продуктами первой необходимости многочасовые очереди, почему нужны связи в торговой сети, чтобы достать костлявый кусок замороженного мяса. Лазарь боялся даже подумать, что он уезжает не от бушевавшего в начале 90-х очередного посткоммунистического «Голодомора», а от постоянно нарастающего и никем не пресекаемого антисемитизма. Он не верил гремящим на всю страну слухам о возможных погромах, которые, к счастью, так и не произошли. Однако вполне могли бы и состояться. Ведь кому, как не Лазарю, было знать, что история развивается по спирали. Последней каплей в полном стакане его терпения явился случай перед уроком истории, который он проводил с десятиклассниками, уже будучи не директором, а почасовиком- пенсионером. Войдя в подозрительно притихший класс, он увидел, что на доске большими буквами красным мелком было написано: «Россия для русских. Убирайтесь к себе в Израиль, Лазарь Моисеевич! И как можно скорее, а то…»

Что стояло за многоточием после сочетания «а то», можно было только догадываться. Хуже всего, что надпись это исходила не от нацистов, против которых сражался гвардии капитан, не от ультраправой антисемитской организации «Память», которая верила в существование всемирного «сиономасонского заговора», а от одного из его учеников. Когда он сообщил об этом пришедшим ему на смену директору, тот саркастически улыбнулся и невнятно промямлил:

– Да не обращайте внимания, Лазарь Моисеевич. Вы же знаете, какие сейчас несуразные времена настали. Кто-то из ребят просто неудачно пошутил.

Но Лазарю было совсем не до шуток. Через несколько часов его отвезли в больницу, где продержали целую неделю со случившимся микроинфарктом. Там, на больничной койке, до него дошло, что прав был нынешний директор. Времена настали, действительно, несуразные и смутные, и надо было что-то срочно предпринимать и оградить семью от этих непредвиденных несуразиц и полного абсурда.

– Дедушка, отвлекись, пожалуйста, от своих дум и посмотри в иллюминатор, – обняла его за плечи Кира, – мы уже подлетаем к тель-авивскому аэропорту Бен-Гурион, названному в честь первого премьер-министра Израиля.

Лазарь взглянул в окно. Сквозь прорехи густой и низкой облачности он увидел пятна голубой воды Средиземного моря. Лайнер плавно, почти под прямым углом, повернул на восток, и буквально через несколько минут его шасси мягко коснулись бетонной полосы, выстеленной уже на обетованной земле воздушных ворот Израиля.

Когда спускались по трапу, Лазаря буквально озарила счастливая улыбка, не сходящая с лица его внучки. Глаза её излучали блаженство и безмятежно всматривались в веерные листья финиковых пальм, виднеющихся вдали, за аэродромными постройками. Лазарь понимал, что Кира была вне себя от радости. Он и сам потихоньку таял от восторга, почувствовав вдруг, что совсем не зря затеял это перемещение из государства продуктовых талонов в страну молочных рек и кисельных берегов.

Со временем оказалось, что радоваться было рано. Молока и киселя достаточно было только в супермаркетах. Что касается водных потоков, то даже в святой реке Йордан молока обнаружено не было, а её берега никогда не изобиловали кисельной патокой. В избытке были только неиссякающие потоки солнечного света и тепла, которые бесстыже проникали сквозь одежду и покрывали тело под ней влажными сгустками пота. Потеть на первых порах приходилось не только от испепеляющего солнца. Душа и сердце разрывались от неустроенности быта и всепроникающей ностальгии по «той самой берёзке, что во поле, под ветром склоняясь, растёт».

Радоваться было рано не только из-за отсутствия молочных рек и кисельных берегов. Сестра матери Киры, тётя Рита, которая вместе с сыном уже полгода жила в Израиле, как могла подготовилась к приезду родителей и сестры с семьёй. Она сняла для них малогабаритную трёхкомнатную квартирку, площадь которой вряд ли превышала 50 квадратных метров. В одной спальне разместились Хана с Лазарем, в другой – Полина с Андреем. Кире же выпало лежать в проходном неуютном салоне. Когда вся семья собиралась в 8-метровой кухоньке, на тесноту приходилось разве что молча обижаться. За квартиру надо было платить 500 долларов в месяц. К ним добавлялись ещё 200 долларов выплат за коммунальные услуги. Надо было ещё как-то питаться, мыться, одеваться, ездить на транспорте и т. д. Денег, положенных новым репатриантам от государства, явно не хватало на все эти расходы.