— Пока все. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответил бригадир. И — рабочим: — По палаткам. Спать!

Погасли прожекторы, тьма окутала все: и раскоп, и палатки, и горбатые машины.

Нехотя разошлись, легли отдыхать. Только Фаусто Лабан еще некоторое время ходил вокруг чаши раскопа. Заметив две темные фигуры, высокую — Туо и пониже — Аниты, которые удалялись в сторону пустыни, дождался, пока они растворились во мраке, и направился к машине, в которой была установлена рация. Радист еще не спал.

— Посвети фонарем, — тихо произнес Лабан и, когда на стол лег белый круг, быстро набросал шифровочный текст радиограммы — три строчки чисел. — Передай немедленно.

Радист включил аппарат, надел наушники и начал вызывать «Оазис-13».

Это была для Аниты необычайная ночь. С каждым шагом, удалявшим их от лагеря, она входила в какой-то до сих пор незнакомый мир, исполненный таинственной красоты. В туманной мгле сновали какие-то тени — одни перебегали им дорогу, другие обгоняли по сторонам, третьи летели навстречу. И это кружение теней — все равно, были это зайцы или львы — нисколько не пугало Аниту, потому что это был совсем другой мир, он существовал где-то рядом, но не касался их с Туо. В этом соседнем мире слышались свои шорохи, посвисты, там принималась и передавалась своя информация, до которой не было Аните никакого дела.

Она прислушивалась к себе, к ударам своего сердца, к теплу руки любимого своего Туо. Почему так хорошо на душе? Почему радуют ее веточки чахлого тамариска и стебли сухой полыни? Что говорят ей звезды? А может быть, и они ни при чем, а это она сама творит для себя красоту, создает ее изо всего — из темных тяжелых дюн, из шелкового неба, из этих теней и приглушенных шорохов? Чудеса, да и только. Анита вздыхает и прижимается щекою к плечу Туо. Ну что же это такое, откуда это волшебство? Неужели и Туо не знает, он, такой знающий и умный?

— Не знаю, Анита, — тихо произносит Туо, — да и зачем нам знать? Это уже само по себе счастье, что мы ощущаем красоту планеты, красоту бытия. Еще неизвестно, быть может, чувства — это тоже форма знания… И — глубина души…

Они взошли на высокую дюну и остановились. Безбрежная пустыня омывала их, как вода, замыкаясь за ними, и плыла к берегам ночи. Холодный песок пытался засыпать все живое, но не смог.

— А здесь ведь был Центрум! — воскликнул Туо. — Какое творение человеческой мысли!

— А как ты думаешь, построят люди новый Центрум? — спросила Анита.

— Хочется надеяться, хочется верить, что прогресс всетаки проложит себе дорогу и люди взлелеют планету-сад. Без этих дымов и грохотов, без стальных обручей. Представь себе аппараты, моторы, двигатели, которые используют даровую энергию гравитационных и магнитных полей, кварковые энергостанции.

Туо умолк и какое-то время прислушивался к пустыне. Потом заговорил снова, и в голосе его послышались Аните тревожные нотки.

— Непонятный какой-то этот Фаусто Лабан… Все что-то скрывает от меня. Тебе не кажется?

Анита тряхнула головой:

— Я не обращаю на него внимания, но впечатление он производит почему-то неприятное. Я не люблю молчальников, такие люди кажутся мне заносчивыми, а значит, пустыми.

— Нет, — возразил Туо. — Лабан молчит не потому, что он заносчив. А для того, чтобы утаить свои мысли. И я боюсь, что в Археоскрипте его больше всего интересуют кварки.

— А почему этого надо бояться?

— Потому что для кварков человечество еще не созрело. Даже тогда, пятьдесят тысяч лет назад, это было открытие преждевременное. А теперь тем более.

Туо взял Аниту за руку и повел на гребень дюны. Ноги утопали в песке, оставляя глубокие следы, которые тут же поглощала тьма.

— Нам нужно что-то предпринять, Анита, пока не поздно. Ты мне поможешь?

Она сжала его руку:

— О чем ты, Туо?

— О кварках.

— А почему ты спрашиваешь, помогу ли я? Да я…

Он не дал ей договорить, сжал в своих объятиях и крепко поцеловал. Горячо дыша, прошептал:

— Но это ведь очень опасно.

— Поцелуи? — засмеялась Анита. — О да!

— Не шути, милая, это может стоить нам жизни.

— С тобой готова и на это! Слышишь? На все!

Она неожиданно вырвалась, побежала вниз, бросилась в сторону, в другую, чтобы запутать следы, и, когда фигура Туо растаяла в ночном мраке, упала за барханом, затаилась, охваченная какой-то детской радостью. «Ага, теперь поищи-ка меня, — думала она, сдерживая дыхание, — ты поищи, а я посмотрю, как ты ищешь… милый Туо!»