2 октября судебные власти повторили попытку ознакомить Рошаля и Раскольникова с материалами предварительного следствия. Но эта попытка окончилась так же неудачно, как первая, и вынудила Фёдора Фёдоровича апеллировать к общественному мнению рабочего класса следующим письмом, которое он написал в своей камере в тот же день. Написанный им текст впоследствии вошёл в книгу «Кронштадт и Питер в 1917 году», став там подглавкой «Допросы возобновляются», входящей в VIII главу под названием «В тюрьме Керенского». Он в ней писал:

«Дорогие товарищи <…>, судебный следователь, работающий под руководством Александрова, сделал вторичную попытку ознакомить меня и товарища Рошаля с законченным следственным материалом по «делу» большевиков. Материалом, занимающим, шутка сказать, 21 том!..

…Один свидетель штабс-капитан Шишкин утверждает, что, находясь в плену, он однажды слышал речь приехавшего в их лагерь Зиновьева, говорившего, что “все немцы – наши, друзья, а все французы и англичане – враги”. Но указанный свидетель неожиданно для себя, сам того не подозревая, дал маху. Он все время говорил, как он сам отмечает, о приезде какого-то “старика Зиновьева”. Между тем все мало-мальски знающие Зиновьева могут засвидетельствовать, что его при всем желании нельзя назвать стариком, так как ему всего 33 года.

Другим источником, якобы “уличающим” товарища Ленина в служении германскому империализму, является документ, носящий вычурное название: “Донесение начальника контрразведывательного отдела при генеральном штабе о партии Ленина”. Этот, с позволения сказать, “важный” документ представляет нечто совершенно невообразимое.

На основании агентурных контрразведывательных данных здесь приведён список “германских агентов”, членов “партии Ленина”. В этом замечательном списке значатся следующие имена: Георгий Зиновьев, Павел Луначарский, Николай Ленин, Виктор Чернов, Марк Натансон и др.

Этот список, приобщённый к делу, прямо шедевр. Контрразведка, пришедшая на помощь г. Александрову, вместе с ним занявшаяся инсценировкой политических процессов, взявшая на себя моральное убийство видных революционеров, настолько не справилась со своей задачей, что даже не сумела точно выяснить имена подлежащих убийственному скомпрометированию политических деятелей. Известно, что Зиновьев никогда не звался Георгием; его настоящее имя Евсей Аронович, а партийное – Григорий. Т. Луначарского зовут Анатолием Васильевичем. Правильно названы своими именами Чернов и Натансон. Но они, насколько известно, никогда не состояли в “партии Ленина”. И разумеется, всякому ясно как день, что никто из перечисленных деятелей никогда не был “германским агентом”.

Вот как неподражаемо работает поглощающая так много народных средств “республиканская” контрразведка.

Вот какие безграмотные, насквозь фантастические, сумбурные документы выдвигаются в качестве “несокрушимых” улик.

Остаётся с нетерпением ждать суда, который будет судом над создателями этого вопиющего, неслыханного дела, судом над всей “обновлённой”, “республиканской” юстицией.

Раскольников.

Выборгская одиночная тюрьма (“Кресты”),

2 октября 1917 года».

Через несколько дней пришла весть, что Троцкий избран председателем Петроградского Совета. А ещё через несколько дней в тюрьму явилась комиссия из прокуратуры, направленная сюда министерством юстиции под давлением нового председателя Петросовета, настаивавшего на прекращении дела «Ленин, Зиновьев и другие». Проходивших по этому делу большевиков стали одного за другим выпускать из тюрьмы под залог. Вышли на волю Дыбенко, Антонов-Овсеенко, Багдатьян.

Одиннадцатого октября наступила очередь Раскольникова…»

В книге «Кронштадт и Питер в 1917 году» Фёдор Фёдорович так рассказывал о своём освобождении из «Крестов»:

«Начальник тюрьмы, прапорщик, эсер, лично явился обрадовать меня ордером на освобождение. Тов. Рошаль был несколько удивлен и опечален тем, что на этот раз он был отделен от меня. После дружной совместной работы в Кронштадте паши имена настолько неразрывно спаялись вместе в хитросплетениях «третьеиюльского» процесса и в травле буржуазной печати, что даже партийные товарищи иногда смешивали нас. Я был изумлен не менее, чем Рошаль, что меня отрывают от политического близнеца, против которого, к тому же, следствием было собрано меньше обвинительного материала, чем против меня. Я постарался успокоить Семёна, пообещав ему сделать всё возможное для восстановления попранной справедливости.

В приёмной тюрьмы меня ожидал кронштадтский матрос тов. Пелихов, собственноручно привёзший приказ о моей свободе и уже успевший внести из партийных средств три тысячи рублей залога, так как формально, подобно другим товарищам, выпущенным ранее из тюрьмы, я числился освобождённым «под залог».

Но наше «дело 3–5 июля», обильно уснащённое клеветой раскаявшегося немецкого шпиона Ермоленко и фальсификацией царского следователя Александрова, прекращению не подлежало, и вокруг него г. Алексинский и К° продолжали плести свою чудовищную паутину. Однако ровно через две недели восставший рабочий класс захлопнул папки «дела 3–5 июля» и сдал их на хранение в исторический архив, как яркий образец следственного пристрастия и подлога.