— Я слышал, в подобных случаях люди поступают так же — запирают безумных родственников, — тихо и сочувственно сказал он.

— Значит, и людские целители не знают способа лечения. Увы.

— Я поинтересуюсь у Блюментроста. Может быть, ему что-то известно из книг по медицине.

— Благодарю, князь Михаэль.

Громко стукнула открываемая дверь, и кабинет-секретарь Макаров выпустил Головкина с Долгоруковым. Эти двое держались подчёркнуто важно, и с альвами раскланялись, как подобало персонам такого высокого ранга. То есть уважительно, но с налётом превосходства. Князья же, приглашённые секретарём, предпочли сделать вид, будто ничего особенного не произошло.

Император принимал посетителей, сидя за непритязательным столом, заваленным исчёрканными бумагами, на простом деревянном стуле, обитом кожей. На точно таких же стульях восседали помянутые посетители. Меншиков — вольготно развалясь, насколько это было возможно, Ягужинский, в тёмном парике — поскромнее. Два стула стояли свободными.

— Садитесь, ваши сиятельства, в ногах правды нет, — государь поприветствовал князей кивком головы, отвечая на их церемонный поклон. — Вон, Алексашку с господином обер-прокурором нарочно придержал, чтобы выслушали резоны ваши.

«Ну, раз он желает делового разговора, так тому и быть», — подумал молодой князь.

— Все соображения и предварительные расчёты я изложил в кратком докладе, — сказал он, поднявшись и с учтивым поклоном передавая государю свою красивую бархатную папку. — Не сочтите за труд ознакомиться, ваше величество.

Что он действительно ценил в императоре, так это дотошность. Не наложит резолюцию на бумагу, пока полностью не прочтёт. Краткий доклад состоял всего из трёх листов, чтение много времени не займёт.

— Ознакомлюсь, ознакомлюсь, — государь раскрыл папку. — А ты, пока я чту сие, изложи князю Меншикову суть дела.

— С удовольствием, ваше величество, — тонко улыбнулся князь Таннарил. — Однако, прежде того хотел бы я изложить кое-что иное, касаемое князя Меншикова лично.

На него мгновенно уставились четыре пары глаз. Князь Маэдлин и обер-прокурор Ягужинский ничего не поняли. Другое дело, император и его ближник. Но если Пётр Алексеевич смотрел с удивлением, то взгляд «человека с двумя лицами» сделался волчьим.

— Ну, — государь первым нарушил молчание. — Выкладывай, чего опять Алексашка натворил.

— Не он, — продолжая улыбаться, певуче ответил альв. — А солдаты славного полка Преображенского, что находится под вашим…и его высоким патронажем. Они изволили столь весело погулять в деревне Ульянка, что две трети домов сгорели начисто, более ста ваших подданных остались без крыши над головой и припасов. Сами же славные преображенцы, учинив сей фейерверк, отчего-то не пожелали участвовать в дальнейшем веселии, и спешно отправились в город. О том писано в докладе начальника пожарной команды, что явилась в деревню. Копию сего доклада я сам вызвался представить вашему величеству.

— Умеешь ты язвить [28] , крестник. Бумага где? Давай сюда.

Писулька, изложенная корявым почерком малограмотного человека на дешёвой серой бумаге, как показалось князю, государя развеселила.

— Слог убогий, — отметил он, прочитав её до последней строчки. — Будто виршеплёт кабацкий вздумал Пегаса седлать. Ну, да бог с ним. Что до пожара, то жителям пострадавшим выдам лес и зерно. Пусть строятся да кормятся. А чтоб казне державной убытка не было, заплатит казна полка Преображенского… Слышь, Алексашка? Готовь мошну, растрясу её изрядно. Ещё скажешь преображенцам, что на жалованье их штрафую. Всех, коли поджигателей не выдадут.

— Так ведь, мин херц, люди они горячие, как бы, без жалованья оставшись, бунтовать не учали, — с тревогой ответил Меншиков.

— Учнут — головы поснимаю, — без малейшего намёка на юмор сказал Пётр Алексеевич. — Не впервой.

На присутствовавших повеяло мрачным ветерком стрелецкого бунта и воспоследовавшей за ним казни. Кто всего лишь читал о том, а кто и лично участвовал, но не по себе стало всем.

Внезапно — а у государя перемены в настроении почти всегда случались внезапно — Пётр Алексеевич коротко, весело, и почти добродушно рассмеялся.

— Что заскучали, господа мои? — сказал он, отсмеявшись. — Забот у нас с вами ещё по горло. Ты, крестник, излагай дело князю Меншикову, как собирался, а я покуда твои бумаги прочту. Дело для государства важное, нам противу Персии на будущее форпост надобен.

И, демонстративно раскрыв папку, взял перо из чернильницы и углубился в чтение, делая короткие пометки на полях. Учтивейше склонив голову, князь обернулся к «человеку с двумя лицами» и принялся негромко излагать суть своего проекта… Меншикова, насколько он знал, можно было назвать кем угодно, только не трусом. В боях личную храбрость являл, интриги затевал дерзкие до невозможности, воровал так, будто последний день на земле жил. Даже осмеливался завуалировано грозить своему государю и лучшему другу, вот как сейчас. Но государь тоже был непрост, и ответил угрозой на угрозу. Ничего удивительного, что с натянутой улыбкой, скупо озарившей лицо князя Меншикова, соседствовали глаза, в которых мелькал плохо скрываемый страх. Да. Это не дубинкой по спине за очередное воровство получить. Если Пётр Алексеевич так буднично говорит о снятии голов, сие означало, что кое-кто зарвался. И этот кое-кто, вовсе не будучи дураком, всё прекрасно понял.