Мне казалось он издевается надо мной. Таким довольным было его лицо. И эта его хамоватая манера говорить с прищуром, с некой отвратительной снисходительностью вызывала во мне острое желание ответить каким-нибудь крепким словцом, но что-то сдерживало меня внутри.

– Хотела бы я тоже знать.

Только и ответила я на его встречные вопросы.

– Но несмотря на твое таинственное появление, мы рады тебе. Можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь. Но прежде, тебе нужно будет ознакомиться с несколькими правилами.

Они провели небольшой инструктаж, пытаясь объяснить мне как надо себя вести, что можно, а чего нельзя. Общались они друг с другом по рации, даже с теми, кто находился в соседней комнате.

Жители с неохотой перемещались между комнатами. А уж лишний раз покинуть квартиру выйти в подъезд, это было нечто из разряда вон выходящего. Но мне было позволено гулять по дому и навещать его обитателей. Знакомиться с ними и “проводить допросы”, как я называла это мыслях . Хоть некоторые и делали это с одолжением и совсем не скрывали того, что не хотят видеть меня. На что я отвечала им открытым игнорированием их желаний и попросту потакала своему любопытству. Мне было невероятно интересно изучать вещи и книги, что хранились в этих квартирах.

В этом странном доме, но не во всех квартирах, жило четырнадцать человек, и все они были с причудами. Однажды я заглянула в гости к жильцам квартиры справа на третьем этаже, меня впустил мальчик. В одной из комнат я обнаружила хозяина. Он сидел спиной к двери в самом дальнем углу. И бормотал себе под нос одну и ту же фразу:

– Тени много знают. Тени слишком много знают.

Но когда он заметил, что в комнате кто-то есть, то сразу же вскочил с места и принял совершенно нормальный вид. За всей нашей последующей беседой, он ни разу не подал и вида, что я могла что-то видеть. И на мои вопросы о тенях сделал вид, что ничего не понимает. Что касается мальчика, который меня впустил, то он был до странного пугливый. Он боялся отвечать даже на самые простые вопросы, боялся как-то привлекать к себе внимание, предпочитая вжаться в какую-нибудь стену. Словно хотел слиться с окружающим.

Я долго не могла привыкнуть к тому, что никто никогда не выходит из дома. Самый старый житель этого дома, как-то рассказал мне, что на улице гуляет страшная чума, и все люди вымерли. И если кто-то покинет дом, также будет подвергнут мучительной болезни и затем смерти. Возможно, он был немного не в себе в силу возраста, но поскольку более никто не хотел объяснять мне, что же там на улице происходит, я решила поверить словам старика. Хотя меня и пугал его нездоровый интерес к моим волосам. И после того как он попытался срезать у меня локон, я ходила мимо его квартиры на цыпочках, чтобы он ни в коем случае не обнаружил, что я поблизости.

Но мне все не давал покоя вопрос, откуда же они берут продукты. Складывалось впечатление, что еда появляется как по волшебству. Но во всех квартирах она была разная, но не менялась у них самих, поэтому я старалась есть в разных местах, и не могла понять, как самим жителям не надоедает есть одно и то же.

Еще я заметила, что во всех квартирах, а так уж случилось я побывала почти во всех, плотно занавешены все зеркала, даже в тех, что были необитаемы. Более эти квартиры ничем не отличались от других обычных квартир, какие можно встретить в любом городе. И меня невероятно сильно бесили их многочисленные правила, по любому поводу и без.

Нельзя, близко подходить к окнам, а трогать занавески уж тем более нельзя. Нельзя выходить в другую комнату или квартиру без предупреждения, а идти одной уж тем более нельзя. Нельзя включать ничего из электроприборов, иначе закончится электричество. Нельзя с наступлением сумерек перемещаться по дому, и нужно до самого утра сидеть в той комнате, в какой тебя и застало наступление вечера. По правде говоря, понятие времени было относительным, из-за плотно занавешенных окон в комнатах всегда было темно. Никогда нельзя выходить из дома, так что я еще была и в некоторой степени вроде как пленница. Но в свете, рассказанной старцем истории о чуме, что гуляла на улице, я была не особо против этого. И далее еще много-много правил.

Но самое главное, чего они никогда не нарушали, даже будучи при смерти или еще какой чрезвычайной ситуации. Это правило всегда было номер один, и нарушение его было сродни какому-то самому тяжкому преступлению, потому что ругаются они ну очень сильно. Этим правилом было: “Закрывать каждую дверь, которую открываешь!”

Ни одна дверь в этом доме еще ни разу не была приоткрыта, мне приходилось иногда подолгу стучать в какую-нибудь дверь, потому что чаще люди не хотели открывать вообще. Но я то, как оказалось, была очень настойчивой и упорной, так что в итоге они просто сдавались и открывали. Самым занимательным в этом было то, что как только они открывали ее, то сразу же переступали одной ногой порог, и стояли в дверном проеме до тех пор, пока я не войду.

Они, а я имею в виду всех жителей этого дома, часто злились и ругались со мной, потому что я постоянно норовила нарушить какое-нибудь их правило, но ведь действительно этих правил у них было тьма-тьмущая. Всех их сразу и не упомнишь, а некоторые так и вовсе кажутся бессмыслицей.

В первое время я была ужасно огорчена тем фактом, что меня не выпускают, даже несмотря на то, что я не знала куда мне идти. Но по правде я не особо и горела желанием. Ведь я не помнила не только, как оказалась здесь, я ничего не помнила, даже свое имя.