– Тебя вчера мальчик провожал?

Вопрос мамы заставляет меня подавиться тонким блинчиком, который она плюхнула мне тарелку несколько секунд назад.

– А что?

Мама бросает на меня странный взгляд из-за плеча. Не привыкла к тому, что на её вопрос тут же не дается самый подробный отчет.

Но мне не хочется ей рассказывать. Не знаю, может во мне наконец проснулся протест переходного возраста, но её совсем не хочется пускать в этот хрупкий, только строящийся мир, который наконец-то полностью мой. Только мой.

– Что будешь сегодня читать?

– Может быть схожу на озеру с ребятами, – отвечаю я, потупив взгляд и ковыряя блин вилкой. Аппетит как-то сразу пропал. Нутром чувствую надвигающийся допрос с пристрастием и уже ощетинилась, готовая обороняться.

Но мама молчит, продолжая переворачивать блинчики на сковородке. Тишина становится на столько осязаемой, что я решаю ретироваться в свою комнату. Тихо так, по-воровски, пока меня не поставили в тупик какими-нибудь доводами о том, что я «должна». У мамы их всегда находится предостаточно.

После вчерашнего разговора с Матвеем, я ещё несколько часов ворочалась в кровати, анализируя его слова.

А ведь он действительно был прав. Я никогда не делала того, что я действительно хочу. Возможно, совсем в детском возрасте я и выражала протест против родительской воли, но не могу этого вспомнить. Как и переломный момент – тот, когда я начала просто беспрекословно выполнять приказы. Идеальный солдат.

Поддавшись внезапному порыву, я сажусь за старенький письменный стол и беру тетрадь, в которую обычно выписываю цитаты из книг, которые мне особенно понравились. Все они преимущественно о любви.

На чистом развороте разлинованной клеткой бумаги, я медленно вывожу: «Что я люблю:»

На этом моменте я подвисаю на несколько минут. В мыслях так пусто, что хочется смеяться и плакать одновременно. Я просто не могу найти в себе это чувство. Не могу его вспомнить.

Брови хмурятся, а ручка просто рисует загогулины на листке бумаги, вместо планируемого списка.

Я провожу так господь знает сколько времени, уйдя так глубоко в себя, что не сразу понимаю, что мама зовёт меня снизу.

– Лиз, к тебе пришли!

– Кто там? – хрипло отзываюсь я.

– Девушка, представилась Юлей.

Губы расплываются в улыбке помимо моей воли. Я тут же начинаю метаться по комнате, впопыхах натягивая на себя купальник в полосочку, а на него цветастое платье, которое не жалко замочить водой по моим меркам.

Уже стоя на пороге с пляжной сумкой в руках и нацепляя очки на голову, которые нещадно запутываются в волосах, я бросаю взгляд на тетрадь на столе и решаю хотя бы захлопнуть её.

Среди завитков и начерченных мной клеток, глаза улавливают отчетливое, обведенное несколько раз «Матвей».

**

– Девчонки!

Радостный вопль Олега, замечающего нас в прыжке с деревянного пирса, заставляет дружно рассмеяться.

Юлька явно наслаждается происходящим – все парни на нас глазеют, а девчонки делают вид, что не замечают, хотя почти наверняка рассматривают, пряча глаза за темными очками.

Озеро, солнце, суббота, что может быть лучше?

Полотенца здесь раскладывают прямо на траве, а музыка рвется из динамика открытого багажника чьей-то старенькой «тойоты».

– Давай чуть подальше от них, – Юля опускается до шепота, указывая на место чуть поодаль других девчонок, возле которых вьются загорелые ребята.

– Это зачем? – не понимаю я, но послушно достаю синее полотенце, раскладывая его прямо на выгоревшей местами траве.

– Посмотрим, кто из нас победит в битве за мужское внимание, – её глаза смеются и я не понимаю, шутит она, или говорит всерьез.

Очень скоро я забываю об этом, брезгливо оглядывая светло-коричневую воду озера, взбаламученную постоянными ныряниями.

– Только не опять, – Юля картинно закатывает глаза, видя мои сомнения на берегу. Сама-то она уже давно зашла по пояс в озеру, правда, картинно поохав про холод.

– Не могу, – тихо мотаю головой, – не могу совсем.

Мой купальник наверняка почернеет от соприкосновения с этой водой, но это не самое важное. Интересно, кто-нибудь вообще делал анализ этой воды на пригодность для купания?