Шрифт:
— Смутно.
— Ты забыла? Легионера Рири? Из казарм у Порт де Лила?
Анри! Я вспомнила. Это было четыре или пять лет назад, мы пели тогда на улицах и в казармах, где мне приходилось быть очень внимательной, потому что солдаты норовили пройти, не заплатив. Эдит ставила меня у входа в столовую, давала в руки пустую консервную банку для денег.
— Строже, Момона! — говорила она мне.
— Им нужно внушить уважение!
Попробуй внуши, когда тебе четырнадцать с половиной лет и рост — метр пятьдесят!
Как-то раз, когда все солдаты уже расселись, появился легионер в белом кепи, с красным поясом — словом, при полном параде. Он свысока посмотрел на меня и бросил:
— Я ничего не плачу.
Эдит стояла рядом со мной. В таких случаях она всегда делала широкий жест.
— Пропусти его, Момона, — приказала она.
Тогда легионер сказал Эдит:
— Встретимся у выхода.
Он был не красивее других, но у него были голубые глаза…
Рири вернулся в казарму в семь часов утра, и его посадили на губу на четверо суток. Мы об этом ничего не знали. Эдит должна была встретиться с ним на следующий день в шесть часов вечера. Он ей очень понравился. В назначенный час мы были у казарм. Спрашиваем о нем у часового.
— А что вам надо?
— Я его сестра, — говорит Эдит, — пришла повидаться.
— А она, — спрашивает солдат, указывая на меня, — она тоже его сестра?
— Конечно, — отвечала Эдит, — раз она моя сестренка.
— Он наказан. Уходите.
— Но это невозможно. Я должна рассказать ему о матери. Она больна.
Эдит так заморочила голову дежурным, что капрал вызвал сержанта.
— Нужно позвать майора, — ответил тот.
Эдит мне шепчет:
— Момона, если так пойдет, доберемся до генерала…
— Хоть это и не по правилам, — сказал майор, — но раз причина уважительная, я за ним пошлю.
Через некоторое время приводят Рири, а он даже не смотрит в нашу сторону, в упор не видит. Но Эдит не смутилась, бросилась ему на шею и прошептала на ухо:
— Ты мой брат.
— Ну, ты даешь!
Все кругом хохотали, солдаты все поняли, а Рири быстро назначил ей свидание, пока сержант ему приказывал:
— А ну, целуй своих сестренок, да покрепче!
Рири отсидел четыре дня, потом они с Эдит встретились и любили друг друга, наверно, с неделю… пока полк не отбыл в неизвестном направлении. Эдит забыла Рири. Я тоже. Вот и вся история легионера. Я не понимала, почему Эдит возбуждена.
— Послушай, Момона. Пока мы с Рири любили друг друга, Реймон, о котором я тогда ничего не знала, написал песню, он в ней рассказал «мою» историю. Он назвал песню «Мой легионер». Представляешь? Вот совпадение!
Я не знаю, как его зовут, ничего о нем не знаю…Он любил меня одну ночь…Мой легионер!Бросив меня на произвол судьбы,Он ушел ранним утромВ лучах света!Он был строен и красив,От него пахло раскаленными песками,Мой легионер!Солнечный блик играл на лбу,И в светлых волосахИграли лучи света!— Вот, Момона. И ты знаешь, кто поет эту песню? Мари Дюба! Реймон отдал ей! Какая подлость!
Напрасно я доказывала Эдит, что Реймон не виноват, что до того, как они встретились, он мог распоряжаться своими песнями. Она ничего не хотела слушать.
— «Легионер» — это мое, и ничье больше!
Он должен был сохранить ее для меня. Это моя песня, моя история!
Когда она была чем-нибудь страстно увлечена, объективности ждать не приходилось. Я хорошо знала свою Эдит, я представляла себе, во что из-за этой песни, отданной когда-то Мари Дюба, превратились дни, а главное, ночи Реймона…
Она постучала кулачком по столу:
— К черту, я буду ее петь! Слышишь? Я заставлю забыть Мари Дюба!
Теперь никто и не помнит, что Мари Дюба пела «Легионера», все знают, что это песня Эдит…
Из рассказов Эдит я хорошо представляла себе ее жизнь с Реймоном. Песня их связывала крепче, чем обручальные кольца.
Эдит быстро возместила Реймону все, что он ей дал. Благодаря ей он стал знаменит.
Как и другие, Ассо оставался возле Эдит примерно полтора года. Но даже много времени спустя, когда они уже давно не были вместе, все еще говорили: «Пиаф и Ассо».
«АВС» на Больших бульварах был самым знаменитым мюзик-холлом в Париже. Слово его директора Митти Гольдина решало все в мюзик-холльном мире. Когда этот венгр приехал в Париж из Центральной Европы, единственным его багажом был талант. Этот человек мог похвастаться тем, что почти все знаменитости в мире песни обязаны ему своей славой. Все они выступали на его сцене, но лишь немногие там дебютировали. У них не хватало смелости. Даже те, кто мог проходить первым номером программы (самое неудачное место), кто уже имел стаж работы на других сценах. А в Париже их много: «Консэр Пакра», «Бобино», «Гетэ Монпарнас», «Ваграм», «Альгамбра», «Мулен-Руж» и другие, не считая маленьких городских и пригородных и залов больших кинотеатров, таких, как «Рекс», «Гомон-Палас», «Парамаунт»… И ведь Митти платил не так уж много. Но выступление в «АВС» считалось посвящением в профессию.