Особенно тревожным для властей было то, что за границу массово мигрировали представители наиболее обеспеченных слоев населения, имевшие большое количество скота и другого имущества. Уводили они с собой и опору советской власти – бедняков: по мнению властей, «чтобы бесконтрольно эксплуатировать их труд… за границей»233.

Причины откочевок были и политическими, и экономическими. Во-первых, это недовольство советской политикой – особенно репрессиями по отношению к зажиточным слоям общества. Во-вторых, стремление избежать налогообложения, исполнения натуральных повинностей и службы в армии. Так, в Монголии перекочевавшие из СССР буряты не платили в течение трех лет никаких налогов, а воинской повинности в Монголии вовсе не было234.

Миграция за пределы Советского Союза происходила и в рамках традиционного скотоводческого кочевания. Так, в Туркмении часть населения уходила на зимовку в Персию в долину реки Горган235, так как зимой в Туркмении отсутствовал корм для скота. Однако иногда таким скотоводческим кочеванием прикрывалась эмиграция236.

Способствовало откочевкам то, что границы страны были проницаемыми. В Средней Азии басмачи многократно переходили границу в обоих направлениях. На Алтае в сентябре 1922 г. преследумая властями банда Алагызова ушла через границу в Монголию (всего 50 человек, вместе с семьями)237. Туда же перешли банды Тобокова и Булычева238. Через советскую границу на Дальнем Востоке проникали бандиты (в том числе хунхузы) и белоэмигранты239. Причину проницаемости границ власти видели в том числе в обширности территории страны и слабости пограничной охраны. Так, по состоянию на 1926 г. охрана советско-афганской границы отсутствовала как минимум на протяжении около 250 км – от реки Мургаб до колодца Ширам-Куль. С советской стороны этого участка границы (в Туркмении) свободно пасся афганский скот, «охраняемый басмаческими курбашами»240.

Разумеется, Советское государство негативно относилось к откочевкам за границу, признавая их недопустимыми – и с политической, и с экономической точки зрения, «а также в целях планомерного устройства бюджета, точного учета народного достояния». Власти выражали обеспокоенность тем, что эмиграция «может вылиться в стихийные формы»241.

Кроме самого факта потери населения, опасность откочевок для властей заключалась в том, что граждане СССР, ушедшие за границу, попадали в сферу влияния антисоветской эмиграции. Так, эта проблема была весьма актуальной в случае Бурятии. На территории Китая, в регионе Барга, где в Шэнэхэнском хошуне еще с начала XX в. компактно проживали откочевавшие из России буряты, возник «центр бурятской эмиграции». В 1922 г. там проживали около 700, в 1933 г. – 3 тыс. эмигрантов.

Антиправительственно настроенная часть священнослужителей в Бурятии агитировала бурятское население к «уходу в Китай». Такая агитация имела определенный успех – в январе 1929 г. от 2,5 до 3 тыс. бурятских юрт поднялись с места и придвинулись к границе. Через месяц около 78 юрт (400–500 человек) перешли границу, уведя с собой 9280 голов скота. В Шэнэхэн переезжали и буряты-эмигранты, ранее осевшие в МНР, – в частности, в 1926 г. 10 бурятских семей из Ононгольского хошуна во главе с ламой Г. Дагбаевым. В июне 1929 г. многие бурятские эмигранты в восточных районах Монголии «нащупывали почву» для переселения в Шэнэхэн242.

Власти считали опасной близость проживания кочевых народов к границе. Показательным примером здесь является опять-таки Бурятия. В 1922 г. некоторые представители властей возражали против объединения двух Бурят-Монгольских автономных областей243, сомневаясь, что объединенная Бурятия будет «служить проводником в деле революционирования монгольских масс… так как буряты, в случае давления извне, не окажутся настолько стойкими, как казаки, которым фактически и принадлежит вся пограничная с Монголией полоса». В 1924 г. ОГПУ отмечало необходимость особого внимания к Бурятии, с ее «кочевым населением… в условиях… соседства с Монголией, являющейся стратегическим пунктом для д[альне]в[осточных] империалистов» (имелись в виду Китай и Япония. – Ф. С.), а также из-за «исторически сложившегося взаимоотношения бурят с монголами»244 (то есть их этнокультурного родства).

Близость Монголии рассматривалась как фактор, негативно воздействующий на осуществление контроля над кочевниками. В 1924 г. руководство Борзинского уезда сделало вывод, что, «приблизив границы Агин[ского] аймака к Монголии, доходы не увеличишь, так как кочующие буряты будут больше, чем теперь, укрывать за границей свой скот»245.

Характерно, что «нежелательное» влияние, имевшее «внешнеполитический уклон», на кочевые народы власти видели и внутри страны. Прежде всего здесь следует отметить борьбу с распространением панмонгольской идеологии, которая проявлялась в том числе в планах объединения Бурятии и Монголии в одно государство. Проявления панмонголизма среди советских и партийных работников жестко пресекались. Впоследствии обвинения в поддержке панмонголизма стали одним из инструментов кампании массовых репрессий 1930-х гг. в Бурятии и Калмыкии. Негативному отношению к панмонголизму в СССР способствовало также военно-политическое противостояние с Японией. Особенно актуальным этот фактор стал после создания Японией на территории Китая марионеточного монгольского «государства Мэнцзян». Осенью 1937 г., с целью удержания МНР под контролем и предотвращения японской интервенции, в эту страну были введены советские войска246.

Другим аспектом трансграничной миграции были прикочевки в СССР. Во-первых, к ним относилось возвращение откочевников – советских граждан – из-за границы. Так, к 1919 г. часть бурят из китайской Барги вернулась в российское Забайкалье247. В 1923 г. власти отмечали, что часть бурят-эмигрантов «склонна возвратиться на старые места»248.

Весной 1921 г. началось массовое возвращение казахов и киргизов в Туркестанскую и Киргизскую АССР249 (имеются разные оценки их численности – Б. Байбулатов проводил сведения, что в 1917–1921 гг. из Китая вернулось 30 тыс. человек250, а Н.Н. Аблажей оценивает число вернувшихся в 64 тыс. человек только к маю 1917 г.251).

Власти поощряли процесс возвращения. В ДВР в 1921 г. был принят закон, согласно которому люди, ушедшие за пределы страны в период Гражданской войны и объявленные «врагами народа», в случае возвращения к определенному сроку освобождались от ответственности252.

Правительство Бурятии было озабочено вопросом переселения из Монголии 23 тыс. бурят, ушедших туда в годы Гражданской войны. (Интересно, что выдвигалась также идея переселить в Бурятию 20 тыс. бурят, проживавших в Иркутском регионе.) Для этого была создана специальная комиссия. Власти надеялись, что откочевники вернутся из Монголии в связи с заключением договора с правительством этой страны о взимании с откочевников налогов253.