В целом вся программа модернизации сельского хозяйства, осуществленная в СССР, получила у историков разные оценки – и положительные63, и отрицательные64. А. Томас отмечает, что модернизация «кочевых» регионов имела сходство с аналогичным процессом во всей стране и седентаризация кочевников «в значительной степени соседствовала с атакой государства на русское крестьянство»65. (Действительно, массовую откочевку в период коллективизации в Казахстане, Киргизии и других регионах можно сравнить с уходом крестьян в города. Известно, что в период коллективизации из деревни бежали 18 млн человек66.)

Многие ученые оценивают коллективизацию, осуществленную в «кочевых» регионах, отрицательно. По мнению Е.Н. Черных, колхозы в условиях кочевого образа жизни являются просто нелепостью67. Р. Дэвис и С. Уиткрофт считают, что «коллективизация и раскулачивание противоречили традиционному образу жизни казахов еще резче, чем крестьянскому укладу других районов СССР»68.

Одним из наиболее спорных вопросов является оценка советской политики обоседления и коллективизации кочевников как «акта геноцида». В. Михайлов пишет, что «в три года коллективизации [Ф.И.] Голощекин69 сделал с Казахстаном примерно то же, что Пол Пот с Кампучией»70 (как известно, в 1975–1979 гг. последний развернул в этой стране геноцид). Р. Киндлер сделал вывод, что эскалация коллективизации и обоседления «поставила местное общество на грань уничтожения», При этом, по его мнению, в период голода в Казахстане в 1932–1933 гг. «все попытки спасения со стороны большевиков имели целью главным образом не помощь голодающему населению, а поддержку слабеющей экономики и сохранение социального контроля»71. В то же время Р. Дэвис и С. Уиткрофт хотя «отнюдь не снимают со Сталина ответственности за голод», однако полагают, что «советское руководство боролось с кризисом, отчасти вызванным его ошибочными политическими решениями, но тем не менее неожиданным и нежеланным»72. С.Ш. Казиев сделал вывод, что «массовая гибель людей и откочевки сотен тысяч скотоводов за пределы страны в Центральной Азии были результатом ошибок и “перегибов” строителей нового общества, а не преднамеренным этноцидом “отсталых” народов. Советское государство никогда не планировало физического уничтожения этнических общностей»73.

Спорным остается вопрос о наличии этнического фактора в советской политике по отношению к кочевникам. Есть мнение, что отношения между кочевыми этносами и властью были конфликтными по вине последней, а также что обоседление и коллективизация кочевников имели этнический аспект (лишение традиционной идентичности и пр.). Т. Мартин считает, что в период коллективизации «в Казахстане местные русские выместили свой гнев на казахах-кочевниках, в одночасье лишившихся защиты»74. Т.К. Алланиязов сделал вывод, что во время восстания в Каракумах в 1931 г. туркмены и казахи «отстаивали свои законные права жить так, как жили их отцы, деды и прадеды»75. Однако В.Г. Чеботарева пишет, что после Октябрьской революции именно «для русских и украинских крестьян, казаков наступило время расплаты за колониальную политику русского царизма»76. А. Томас отмечает, что политика перевода кочевников была разработана не в Москве, а, «по-видимому… в казахской партийной организации», и такая политика «была результатом глубоко высокомерного отношения к кочевничеству, разделяемого многими русскими и казахскими (курсив мой. – Ф. С.) коммунистами с первых дней Советской власти»77.

Не до конца проясненным вопросом остается связь депортаций народов, осуществленных в СССР в 1930—1940-х гг., и освоения территории «кочевых» регионов. В целом историки не пришли к единому мнению о причинах депортаций народов СССР во время Великой Отечественной войны: в основном указываются «устрашение», «возмездие» противнику и его союзникам в связи с началом войны, наказание за «пособничество» врагу во время оккупации, «превентивные меры» и освобождение стратегически важных областей страны от «потенциально нелояльного» населения, решение национального вопроса78. Тем не менее отмечаются и экономические причины, что напрямую касается судьбы «кочевых» регионов, в которые были переселены депортированные люди. С.Ш. Казиев пишет, что с 1929 г. Казахстан оказался открыт не только для добровольного переселения, но и для массовых депортаций. Кроме того, после голода начала 1930-х гг. здесь возник острый дефицит трудовых ресурсов79. Л.П. Белковец отмечает, что в предвоенный период «советское руководство намеревалось заселить малоосвоенные территории Сибири, Казахстана и Средней Азии, создав на них прочную тыловую базу для предстоящей войны»80. И. Огайон сделала вывод об актуальности цели освоения этих регионов в годы Великой Отечественной войны81, а С.И. Асхаков говорит о том же относительно послевоенного периода, когда из этих регионов были реэвакуированы специалисты, отправленные туда в годы войны82. Р. Киндлер считает, что задачей заключенных и спецпоселенцев было в том числе освоение целины83. Т.Е. Васильченко сделала вывод, что «депортации… соответствовали концепции принудительного труда, считавшегося экономически эффективным. Именно поэтому всех депортированных расселяли по богатым природными ресурсами, но малонаселенным районам страны»84.

Преемственность политики Российской империи и СССР в отношении кочевых народов также остается дискуссионным вопросом. М. Ходарковски сделал вывод, что такая преемственность была: «Колониальное наследие Российской империи… было унаследовано советским режимом в 1917 г. В следующие 74 года советское правительство имело дело с такими же конфликтами, пусть даже с несколько другими целями и дилеммами»85. А. Томас считает, что «кочевничество сформировалось в советском воображении во многом из старых инстинктивных предрассудков царской эпохи», и «коммунистическая мысль о кочевниках действительно напоминала размышления царских чиновников»86. Современные казахские историки также полагают, что между колониальным и советским периодами не было разрыва: «захват» Россией казахских земель в течение XIX в. «неизбежно предвещал насильственную и гибельную оседлость в XX в.»87. Однако другое мнение высказал М. Гаммер: «Большевики отвернулись от прошлого России и решительно отвергли его»88. В. Коларц отмечал существенные различия в последствиях переселенческой политики Российской империи и СССР, так как «советская колонизационная политика пошла дальше» дореволюционной89.

Спорным вопросом является сравнение политики России и европейских стран. Некоторые историки находят у них сходство. Э. Шатц полагает, что «быстрое завоевание царской Россией Средней Азии имеет много параллелей» с «лихорадочной борьбой за африканские колонии»90. Н. Пьянчола сравнил опыт казахов и киргизов с историей «колонизации других территорий вне Европы, населенных неоседлым населением», – например, британской колонизации Австралии, где применялся принцип захвата «ничьей земли» (terra nullius)91.

Однако те же самые ученые находят и различия. Так, Э. Шатц пишет, что процесс присоединения «кочевых» регионов к Российской империи все-таки был уникальным, так как «даже в Африке редкими были случаи, когда население без государства так радикально и так быстро поддалось чужим государственным институтам»92. Н. Пьянчола отмечает, что в британской колониальной политике и царской политике в Центральной Азии имелись отличия: в России фактически не было местного самоуправления и вся земля принадлежала государству. Кроме того, в отличие от того, что происходило в колониях европейских стран, ни Российская империя, ни тем более советский режим, за исключением некоторых периодов, никогда не идентифицировались с колонистами93, которые селились на окраинах страны сами по себе, без участия государства.

Следует отметить, что в XX в. процесс перевода кочевников на оседлость шел не только в СССР, но и во многих других странах мира (хотя ранее программы обоседления чаще всего имели очень ограниченный успех94, современные технологии дали «оседлому» государству подавляющую силу для осуществления этой задачи95). Оценка судьбы кочевой цивилизации в новейшее время и политика иностранных «оседлых» государств в отношении кочевников также вызывает среди ученых дискуссии.

Во-первых, исследователи делают вывод о неизбежности кризиса кочевой цивилизации. Ж.Б. Абылхожин считает, что одной из причин этого кризиса является то, что она «постепенно исчерпывает свой экологический и технологический потенциал»96. Многие ученые констатируют, что под воздействием «оседлой» цивилизации номадизм «постепенно разлагается», «отмирает»97, с перспективной угаснуть окончательно98. Французский ученый Л. Леюро вообще призывал дать кочевничеству «хорошо умереть»99. В начале XXI в. некоторые ученые на вопрос «Конец номадизма?» дают положительный ответ100.