Пришли заспанные дворовые: лакей, конюх (он же гайдук, встречавший Тарлецкого на крыльце), повар, женщина с ведром и тряпкой. Тарлецкий внимательно смотрел на них, он допускал, что Зыбицкого мог убить кто-то из слуг по приказу пана Саковича.

Одутловатое лицо конюха было все помято, без сомнения он, долго не меняя позы, спал на чем-то очень жестком и только что встал. Повар, на своем веку пустивший немало крови курам, гусям и свиньям, при виде мертвеца одной рукой ухватился за живот, другой прикрыл рот, но все равно не сдержался, добавив работы испуганно крестившейся девке. Лакей был слишком стар и тщедушен, чтобы суметь нанести такой удар, каким прикончили Зыбицкого.

Пока слуги, еще не зная, как им подступиться к покойнику, стояли вокруг него, Тарлецкий продолжал попытки выстроить какую-то логическую цепь. Он был мастер по разгадке дел, связанных с воровством казенных денег, и невольно с тем же аршином подходил и к этому случаю. Но тут было убийство… «Ежели исходить из правила искать того, кому это выгодно, то желать смерти лазутчика мог разве только пан Константин. Узнав, что скоро здесь будет полиция, он мог решить, что надежнее его прикончить, чем устроить ему побег. Так легко прикончить соратника? Казалось, такой поступок не для пана Константина. Как знать… „Дикое варварство!“» – сделал Тарлецкий первый и, наверное, единственный очевидный вывод.

– Отменный удар! – услышал он восклицание, произнесенное пофранцузски. Это пришли Алесь и с ним господин Венье, тут же нашедший сравнение: – У моего образованного знакомого в Париже была коллекция бабочек. Они были наколоты на иголки и выглядели примерно так же…

– Вытаскивайте меч и снесите его в подвал, – сказал Алесь слугам.

– Если «еврейская почта» вас не обманула, то вам даже нет нужды вызывать полицию, они явятся сюда сами. Вам повезло, – посоревновался с французом в черном юморе Тарлецкий.

– Может быть, я должен был оставить тут все как есть до их прихода, но я не могу позволить, чтобы мертвец стоял в нашем доме до утра.

– Вынимайте, – решительно подтвердил свой приказ Алесь.

А ведь если верить вашему заверению, что пана Константина в минуту убийства не было в доме, то из этого следует, что убийца находится сейчас среди нас, – сказал Тарлецкий, наблюдая, как слуги вдвоем (одному оказалось не под силу), пытаются вытащить меч. – Ведь других мужчин в доме нет?

– Нет. Тарас и Амир уехали вместе с отцом. Но и убийцы тут нет, – мрачно проговорил Алесь.

– Откуда у вас такая уверенность? Я бы не спешил с заключениями, – сказал Тарлецкий, покосившись на француза.

– Вот вогнал – не вытащишь! – пробормотал конюх, которому пришлось начать понемногу раскачивать меч, чтобы освободить его из дверного косяка.

– Это мог сделать только очень крепкий человек, – сказал Тарлецкий.

– Мне кажется, я знаю этого человека, – сказал Алесь. Он казался обескураженным.

– Это уже любопытно!

В это время страшные и таинственные происшествия этой ночи продолжились. Острое как нож лезвие раскачиваемого в стороны меча надрезало натянутые жилы, на которых держалось тело покойника, и оно, отделившись от головы, шлепнулось на пол. Голова несчастного художника еще некоторое время, будто изваяние какого-нибудь античного бородатого философа, стояла на широком клинке брошенного слугами раскачивающегося меча, а потом тоже упала, подкатившись к ногам Тарлецкого и нарисовав по дороге последнее художественное произведение – кровавый след на полу. Одновременно молча упала в обморок дворовая девка. Мужики только вскрикнули и отскочили в стороны, даже Тарлецкий инстинктивно вскинул пистолет, все еще остававшийся у него в руке, и едва не разрядил его в труп. Пока слуги крестились дрожащими руками, Тарлецкий, стараясь скрыть собственный испуг, распекал их за бестолковость. Алесь привел в чувство служанку, и, убедившись, что с ней все в порядке, сказал:

– Я предлагаю перейти в мою комнату, там мы сможем более спокойно поговорить, пока слуги все здесь уберут.

Тарлецкий и Венье с радостью согласились поскорее уйти подальше от этого зрелища.

– Они справятся. По частям его даже легче будет уносить, – даже в этой ситуации пошутил француз и первым вышел в коридор. Невозможно было понять во мраке, что выражает его смуглое лицо. Алесь шел, поднимая над головой канделябр, свечи отбрасывали на старые стены неровный дрожащий свет.

Когда они поднялись на второй этаж и вошли в небольшую комнату Алеся, тот зажег в ней все свечи, словно для того, чтобы отгородиться от мрака, таившего в себе ужас убийства. Теперь Тарлецкий и Венье заметили, что его лицо выражает отчаяние, как у подростка, нечаянно разбившего огромное стекло.

– Итак, я знаю человека, которому пришлось убить господина Зыбицкого, – сказал Алесь, предлагая Дмитрию и Венье мягкие стулья, а сам присаживаясь на свою нетронутую постель. – Он достаточно силен для того, чтобы нанести такой удар…

Дмитрий и Венье молча ждали продолжения.

– Это Василь, тот самый, который приехал вместе с вами, – сказал Алесь.

– У вас найдется что-нибудь выпить? – после некоторой паузы спросил Тарлецкий.

– Прекрасная идея! После того, что мы увидели… – поддержал его француз.

Кивнув, Алесь вышел и через минуту вернулся с бутылкой венгерского. Они выпили молча, наверное, за упокой души новопреставленного.

– Когда отец сказал мне о том, что собирается уехать, – продолжал Алесь, – он рассказал, что Василь в нашем подвале. Так отец распорядился, чтобы он не стал свидетельствовать против Зыбицкого.

– Это только подтверждает, что я был прав – ваш отец боялся свидетельств этого Башана, – зачем-то ткнул в Алеся пальцем Дмитрий.

– Отец велел мне после того, как вы уедете, задать ему хорошую острастку, а потом отпустить. Я же посчитал, что мы вообще не минуты не имеем права держать в неволе человека, который ни в чем не виноват! Я, разумеется, ничего не сказал об этом отцу, но когда из конюшни, где проходил наш разговор, отец отправил меня в дом за одной бумагой, которую он решил взять с собой…