На другой день Овчинников повесил атамана Филимонова, писаря Жерехова, священника Дмитрия и человек до десяти жителей [117] . Забрав весь порох, снаряды и орудия, Овчинников отправился в Яицкий городок, куда почти следом за ним приехал опять и Пугачев, с намерением лично руководить минными работами.

Он приказал собрать до сотни рабочих не из казаков, а из поденщиков, приходивших на Яик со всех концов России. Собранные крестьяне стали было отказываться от работ, но когда семь человек были за это повешены, то остальные подчинились распоряжению и под руководством Матвея Ситного приступили к работе. Работу, как и прежде, начали из погреба дома, находившегося саженях во ста от колокольни. Рыли галерею шириной в сажень, а высотою в рост среднего человека, и не прямо, а зигзагами, «то в ту, то в другую сторону». Пугачев приказал делать эти «повороты, сказывают, для того, что опасался Симонова, чтобы не вышел также подкопом против их на встречу, а чтобы свечи не гасли, так вертели вверху часто отдушины большим коленчатым буравом» [118] . Самозванец лично следил за работами, производившимися безостановочно, и дал отдых рабочим только в день своей свадьбы, последовавшей вскоре после вторичного его приезда в Яицкий городок.

Окруженный разнохарактерной толпой и будучи сам далеко не самостоятельного характера, Пугачев легко поддавался постороннему влиянию и был игрушкой в руках лиц, преследовавших свои личные и узкокорпоративные цели. По совету таких лиц он задумал жениться, и притом непременно на казачке.

– Ты как женишься, – говорили советники, – так войско яицкое все к тебе прилежно будет.

Одобрив эту мысль, Пугачев собрал к себе старшин и советовался с ними. Старшины говорили, что надобно еще подождать и не торопиться женитьбой.

– Ты, – заметили они, – не основал еще порядочно царство.

– В том есть моя польза, – отвечал на это с сердцем самозванец.

«А как пред сим, – показывал впоследствии Михайло Толкачев, – Пугачев трех девок из Яицкого городка в Берду уже взял и с ними в одной кибитке жил, то старшины, чтобы впредь такого похищения не мог сделать, и притом видя его наклонности, рассудили согласиться с желанием самозванца».

– Когда есть в том, государь, ваша польза, – сказали они, – то женитесь.

Пугачев избрал своими сватами Толкачева и Почиталина, которые и отправились в дом казака Кузнецова, зная, что у него есть дочь, шестнадцатилетняя Устинья, «девица хорошая и постоянная, а притом и Пугачев уже о ней слышал».

В то время казака Петра Кузнецова не было дома: он уехал на погребение умершего племянника. Единственная его дочь Устинья, за несколько лет пред тем лишившаяся матери, сидела дома сам-друг со снохою своей, Анной Григорьевою. Заметив, что к воротам дома подъехали Михайло Толкачев с женой и Иван Почиталин, Устинья хотела было спрятаться, но была удержана приехавшими.

– Не бегай, – говорили гости, – мы приехали тебя посмотреть и хотим высватать за гвардионца.

Устинья остановилась молча, и гости, «побыв малое время», уехали, а через несколько часов приехали опять в сопровождении нескольких человек казаков. Увидя в своих сенях гостей, молодая девушка испугалась и спряталась под пол.

– Где Устинья? – спрашивали приезжие, входя в избу.

– Не знаю, – отвечала сноха.

– Ведь ей не убежать! – говорили казаки, уходя и бранясь, что не застали дома.

Вышедшая из подполья Устинья была в большом смущении и не знала, что вокруг ее совершалось.

– Что они, дьяволы, псовы дети, ко мне привязались! – говорила она, жалуясь снохе.

Между тем приехали домой ее братья, Андрей и Егор, и почти следом за ними и в третий уже раз сваты, с большим числом казаков. Устинья убежала в соседнюю горницу, но по приказанию приехавших, «запросто, без всякого наряда», была приведена снохой. Сконфуженная девушка стояла, прислонившись к печке, пред многочисленным собранием, «и не успели ей еще никто и ничего сказать», как сам Пугачев вошел в двери и сел на лавку.

– Покажите мне невесту, – сказал самозванец.

Сноха взяла Устинью за руку и подвела к Пугачеву.

– Хороша, – проговорил он, – хороша!.. Поздравляю тебя, ты будешь со временем всероссийской царицей.

Самозванец вынул несколько серебряных денег, рублей тридцать, и передавая их своей невесте, поцеловал ее.

В самый разгар этой сцены вернулся домой отец нареченной царицы, отставной казак Петр Кузнецов. Трудно было ему понять, что происходило в доме, но недоразумение его скоро разъяснилось.

– Ты хозяин? А это дочь твоя? – спрашивал Пугачев.

– Да, – отвечал Кузнецов.

– Я намерен на ней жениться, и спасибо тебе, что кормил и поил ее.

Кузнецов бросился самозванцу в ноги «и плакал горько о том, что она молодехонька, принуждена идти замуж неволею».

– Меня некому ни обшить, ни обмыть, – говорил он, – а старухи [жены] не имею.

– Чтобы к вечеру готово было к сговору, – сказал строго Пугачев, – а завтра быть свадьбе.

Эти слова еще более огорчили отца и дочь, и они были в «великих слезах».