По окончании торжественного чтения все отправились в собор для слушания литургии и благодарственного молебствия, причем во время многолетия производилась пальба из орудий. Вечером у предводителя был бал, и всю ночь дома дворян были иллюминованы.

Донося о торжестве, происходившем в Казани, генерал-аншеф Бибиков присовокуплял, что и прочее дворянство Казанской губернии с равным усердием приступило к формированию корпусов: симбирское – 4 января, свияжское – 15 и пензенское – 26 января [30] . Предводителями этих корпусов были назначены: симбирского – секунд-майор Степан Федорович Глятков, пензенского – прокурор и предводитель дворянства Ефим Чемесов, а свияжское ополчение, по малочисленности дворянства, не могло составить особого корпуса и потому положило присоединиться к казанскому и признать начальником своим отставного капитана Гавриила Матюнина, уже выбранного казанским дворянством в состав своего корпуса.

Находя, что поступок дворянства Казанской губернии «показывает свету и настоящих дворян истинными и достойными преемниками и подражателями тех отличных добродетелей и заслуг, кои предкам их доставляли по временам сие преимущественное звание», императрица 22 февраля издала особый манифест, в котором восхваляла дворянство и купечество. Она повелела прочесть его во всех церквах, раздать по экземпляру всем тем лицам, которые принимали участие в полезных определениях обществ, и на память потомству положить в архив каждого города по нескольку экземпляров [31] .

Готовность дворянства содействовать правительству в усмирении мятежа была, конечно, утешительна, но Бибиков не обольщал себя и смотрел на это ополчение не более как на средство поднять упавший дух населения и хотя несколько уменьшить опасность для самой Казанской губернии. Он сознавал и доносил [32] , что «обнаженный, так сказать, от воинских команд, здешний край не в силах удерживать стремление многолюдной сей и на таком великом пространстве рассыпавшейся саранчи. Корпус вверенных мне войск, когда и весь соберется, может только подать стесненному Оренбургу помощь, что я первым своим долгом исполнить и поставляю. Но страшусь, чтобы прибытие войск для него было благовременно».

Главнокомандующий просил усилить его войсками и прислать в его распоряжение несколько полков пехоты и в особенности кавалерии. Без этого он не видел возможности скоро усмирить мятеж, потому что «находящиеся по разным местам и здесь гарнизонные и так называемые инвалидные команды, каковыми и первых вообще с их начальниками назвать можно, только имя регулярных военных людей занимают, не имея, к стыду звания солдатского, ни малейших к тому способностей».

Меры правительства к усмирению восстания. – Заседание Государственного совета 9 декабря. – Мнение Сената о предании анафеме как Пугачева, так и его сообщников. – Указ о предосторожностях против возмутителей. – Манифест 23 декабря 1773 года. – Меры к усмирению башкирцев. – Состояние войска Донского. – Сожжение дома Пугачева и его воззваний. – Отправление в Казань семейства Пугачева и награда за поимку его.

Неоднократные просьбы Бибикова о присылке войск, а главное – ряд самых неутешительных известий, полученных в Петербурге о развитии мятежа, заставляли правительство обратить на совершающиеся события более серьезное внимание. В день отъезда А.И. Бибикова из столицы, 9 декабря, состоялось заседание Государственного совета, в котором генерал-прокурор князь Вяземский заявил о желании императрицы принять меры к тому, чтобы мятеж не распространялся далее Оренбургской губернии и чтобы соседние с нею губернии остались в тишине и покое. Князь Вяземский предлагал объявить от имени Сената, что в Оренбургской губернии умножились разбойничьи толпы и что для недопущения их в соседние провинции предписывается во всех деревнях сделать рогатки и заставы, у которых останавливать всех подозрительных людей и отправлять их к начальству. Князь Орлов находил, что подобная мера подаст повод к «прицепкам и остановкам» проезжих и «вместо ожидаемого сохранения тишины, духи раздражены и скорее к соединению с возмутителями расположены будут».

– Всякое узаконение тщетно, – говорил Г.Г. Орлов, – когда исполнительной властью оно не будет поддержано. Не имея там ныне довольного числа войск, мы не можем надеяться, чтобы сие объявление порядочно исполняемо было, а потому лучше не делать никакого, нежели дать случай к новым неустройствам. Если же оное сделать рассуждено будет, то надобно, по крайней мере, положить ему предел исполнением в самых только ближних к Оренбургу местах.

Министр иностранных дел граф Н.И. Панин находил, что изолировать Оренбургскую губернию невозможно, что скрывать истину вредно и о происходящем под Оренбургом необходимо объявить во всенародное известие.

– О возмущении, без сомнения, известно уже во всем государстве, – говорил граф Панин, – и правительство, скрывая его пред народом, придает ему более важности, нежели есть оно на самом деле. Для отнятия всех вредных мыслей и толков, следовательно, и для удержания соседних мест в спокойстве нужно объявить о том манифестом во всей империи, именовать мятежников разбойничьими толпами, а Пугачева вором и самозванцем.

Соглашаясь с мнением о необходимости обнародования манифеста, Государственный совет не отверг предложения князя Вяземского и поручил ему составить проект объявления и представить его совету [33] .

На следующий день, 10 декабря, Сенат рассуждал, что «хотя нет сомнения, чтоб изменник Пугачев, по взятым на поражение его мерам, вскоре истреблен не был (?), но как всего того над ним в действо произвесть еще некогда было, а между тем слухи об измене везде час от часу распространяются и увеличиваются гораздо больше, нежели сколько в самом деле есть, то Сенат почитает за нужное, чтоб о сей изменнической воровской партии публиковано было во всем государстве от высочайшего ее императорского величества имени краткими манифестами, с точным притом объявлением, что как сам предводитель той воровской шайки, изменник Пугачев, так равно и те, кои в сообщество его доныне вступили и впредь паче ожидания вступят, преданы от Св. Синода анафеме».