Во-вторых, ведомственная больница. Если в получении жилья удача еще могла улыбнуться многолетнему нездоровому очереднику, то в адском деле распределения после окончания высшего учебного заведения она крепко сжимала губы и стискивала зубы. Тут божий подарок каменел в скорби по себе: в него никто не верил. Трудоустройством чада в ведомственное лечебное заведение бредили все родители студентов медицинских институтов. Премии, а то и тринадцатая зарплата. Льготные путевки в санатории, дома отдыха и детские лагеря. Длинный и богатый список распределяемого профсоюзами дефицита. Медикам перепадало не слишком много, но ощутимо больше, чем в городских учреждениях. Так что очутиться сразу после института даже в поликлинике без мощного блата Ане не удалось бы и чудом. Но чтобы таковой задействовать, уже недостаточно было быть просто опекаемой кафедрой выпускницей. А вот любовницей заведующего – пожалуй. Беременной любовницей – еще вернее. По срокам все совпадало. В семьдесят восьмом Аня Тимофеева поступила в институт. В восемьдесят пятом была интерном, потом еще год ординатором. В восемьдесят седьмом переехала в двухкомнатную квартиру (похоже, у ее матушки был нешуточный диагноз) и родила Леру.

Чувствительная дочь Ани и не слишком опытная, но явно талантливая кадровичка внимательно наблюдала за хозяйкой дома, в который так лихо ворвалась. Молодость уловила легчайшие колебания зрелости. И переиграла ее – изящно и быстро. Жесткая красивая тетка уже два часа откровенно прикидывала, что выгоднее для сохранения своего хорошего настроения – делиться информацией или утаивать. Наконец решила, что ее совести удобнее озвучить воспоминания. Так говори все, не дозируй слова по своему усмотрению! Явно ведь сидит и еще какими-то тайнами давится. Лера глубоко вдохнула, мысленно сосчитала до десяти и показала, что такое верх терпения. При этом ловко скрыла низ хитрости:

– Алла Константиновна, большое вам спасибо за все. Жаль, что не знаете, кто мой папа. Но я пила чай с маминой подругой. Вряд ли вы представляете, что это для меня значит. Я сильно вас задержала. Только если есть немного времени… Покажите мне институтские фотографии, будьте добры… Мамины пропали… А так интересно посмотреть на нее, на вас тогда…

Обрадовавшись, что не нужно больше мучительно соображать, в чем именно заключается ее долг перед Аней Тимофеевой, хозяйка принесла толстый допотопный альбом. Наверное, так и должен был пройти этот вечер, явись Лера интересоваться студенчеством умершей мамы. Они неторопливо листали картонные страницы, переговаривались. И когда дошли до выпускных фотографий, Алла Константиновна сама ткнула пальцем в два мужских лица. Одно было откровенно семитским – нос с горбинкой, короткие вьющиеся черные волосы, большие уши. Второе обдавало красотой, как солнечным жаром на юге, – пышная седая шевелюра, высокий лоб, четкая классическая лепнина бровей, носа, губ и очаровательная ямочка на квадратном, но не тяжелом подбородке. Разве что глаза были маловаты для совершенства. Лера любовалась и запоминала фамилии. А расслабившаяся Алла Константиновна болтала:

– Они оба перебрались с семьями в Израиль. Когда я была на усовершенствовании, мы интересовались, как наши преподаватели живут на исторической родине. Этот, – она показала на забавного брюнета, – Михаил Хананович, участвовал в Великой Отечественной, то есть Второй мировой. Ордена и медали в День Победы на груди не умещались. Сама понимаешь, как его обеспечили на исторической родине. Дом, отличная пенсия. И не благодаря наградам, там любому, к кому война прикоснулась, нищета не грозит. Человек даже не стал пытаться искать работу. А вот он, – наманикюренный ноготь бережно дотронулся до фотощеки красавца, – Григорий Самуилович, был моложе. Мы всякого наслушались об уехавших докторах наук. Но про него толком ничего известно не было, сплошные загадки. Одно точно: примерно через год после отъезда отсюда он издал в Израиле, Европе и Штатах какой-то свой новый учебник на английском. Поговаривали, что двинулся в Нью-Йорк и осел уже там. У него были очень талантливые дети, близнецы, мальчик и девочка. Учились со мной в одной школе класса на два-три впереди. Почему-то не стали заниматься медициной. Были перспективными то ли химиками, то ли физиками. Может, родители с ними в Америку махнули? В любом случае эти дети уже близки к пенсионному возрасту.

Только на этой фразе время милосердно восстановило связь с Аллой Константиновной. А то она уже не соображала, в какой поре своей жизни находится – то ли в институте учится, то ли с десятью годами врачебного стажа готовится категорию получать после усовершенствования, то ли в школе старшеклассников разглядывает. Оказалось, женщина напрасно пыталась лишать дочку Ани иллюзий. Боялась, вообразит невесть что, станет разыскивать якобы отца, получит от ворот поворот и утонет в отчаянии. А тут кого искать? Глубоких старцев с наследниками-пенсионерами? И где? В этом мире? Или они уже переселились в иной?

– Сколько же теперь лет самим господам докторам наук? – вслух спросила Алла Константиновна.

– Можно в Интернете посмотреть, – живо отозвалась Лера.

– А там про них есть сведения? Они же уехали из страны, – усомнилась хозяйка.

– Если что-то сделали в науке – конечно, – обескураженно, будто выслушала неандертальца, пояснила гостья. И не сдержалась, коротко прыснула: – Алла Константиновна! Двадцать первый век. Капиталистическая Россия. Столица ее, Москва. Отъезд куда угодно уже не является предательством Родины. В Сети всем доступна информация на любом языке. Хотите убедиться?

– Нет, я не настолько дремучая, просто вырвалось, – пробормотала часть истории.

И принесла ноутбук. Через минуту нашелся внушительный список научных трудов и биографии обоих профессоров. Заключительные строчки каждой были одинаковы: «С 1990 года живет в Израиле». И все. Но главным потрясением и для нее, и для Леры стали даты рождения. Один появился на свет в тысяча девятьсот двадцать третьем году, второй – в тысяча девятьсот тридцать девятом!

«Одному хорошо за девяносто, другому почти восемьдесят, – быстро сосчитала Алла Константиновна. – С ума сойти, какая ветошь. Если Лера не нацистка и желает быть дочерью заслуженного ученого, может выбрать в папы любого. И ведь нетрудно догадаться, которого выберет».

Ей вспомнился студенческий разговор. Ленка тогда усиленно отваживала Аню и показывала той, как нужно трепаться о мужчинах:

– На Григория Самуиловича существуют только две реакции – экстаз при виде или «мне, дебилке, все равно».

Удар был неприкрытым – Тимофеева не участвовала в обсуждении тех, с кем работала в институте, – преподавателей и декана. Она не прочь была родить от ученого доктора-еврея, но никогда вслух не рассматривала кандидатур.

– А если человек стесняется хвалить внешность профессора? Вряд ли сдержанность равнозначна дебилизму, – заступилась Алла.