— Понимаю вас, — опустил глаза сыщик, — Стыдно. По-человечески вы правы, Ироида Семеновна, это я все о работе да о работе…

Ирэн знала и чувствовала, что не все потеряно. Сильно уж она верила в скрытые способности гадалки.

— Распусти мне волосы, Ира, — шептала ей служанка, когда та старалась не давать ей потерять сознание и заставляла дышать.

Пулевое отверстие на правой половине груди она ей придерживала пальцем, не давая вытекать крови. На входное со спины Ирэн подложила кусок из ее же юбки и перевернула девушку на спину, надеясь, что импровизированный тампон удержится собственным весом.

Толпа, собравшаяся вокруг, охала-ахала, опять превращаясь в цветной поток без каких-либо отдельных персонажей.

— Дыши, родная, — шептала девушке Ирэн, — Дыши, не останавливайся.

— Больно мне, — улыбалась ей служанка, чуть тряхнув головой, — Растрепли мне волосы, растрепли, — как коса расплелась, девушке явно стало легче, — Больно-то как, — улыбалась Арина, — Но ништо, мы двужильные. Она-то, вторая, уже просыпается.

— Ты терпи, — просила ее Ирэн, — Терпи…

— Помни теперь, — зашептала служанка вдруг изменившимся голосом, — Пока у тебя сил не прибыло, значит, живая я. Мне, чтобы уйти спокойно, кому-то передать ее надо обязательно. Примешь?

— Конечно.

— Она хорошая, — шептала будто в бреду девушка, — Да и ты теперь нам родная…

— Карболка в нос не шибко бьет? — появился из-за дверей врач в белом колпаке.

«Все-таки карболка», — отметила девушка и замотала головой.

— Прооперировали вашу подругу, — сообщил эскулап. — По всем соображениям, помереть уж должна. Рана не опасная, но крови в ней почти не осталось, хотя если до завтра дотянет — шансы есть. А скажите, — доверительно наклонился он, — На каком языке она говорит?

— На фламандском.

— То-то я опознать никак не могу. А что так не по-русски? И главное, в сознании все время находится, но будто не в себе она.

— Вы главное волосы ей не режьте и не заплетайте, — решилась-таки указать врачу Ирэн, — Она тогда сразу умрет.

— Волосы? — удивился тот, — А что волосы?

— Сказала, примета их семейная, — достала несколько крупных купюр Ирэн, — Я отблагодарить вас хотела, ну и попросить кое о чем.

— Как-то не принято, — смутился мужчина.

— Ну, тогда только попросить, — добавила вдвое денег девушка, — Вы присмотрите за ней. Нам уезжать скоро, а у нее здесь никого нет. Еда, фрукты, все что нужно. Ей сколько лежать? — вопросительно глянула она на врача.

— Евгений Савельевич, — ловко ввернул тот, — Ну, если выживет, так не меньше месяца.

— Вот я вас и попрошу, Евгений Савельевич. Вы с ней уж как с родной. Меня кстати Ироида Семеновна зовут.

Сон не шел. Девушка лежала в осиротевшей комнате, глядя на не разобранный Аринин диван, и ждала, когда же приедет Зубатов.

Спать боялась. Почему-то казалось ей, что нужно сейчас хоть издалека, но поддерживать служанку.

«За такое короткое время и столько событий», — «вращала» мысли в голове девушка, а у самой перед глазами «стекал» на землю убийца с кольтом и грохотал дареный сыщиком браунинг.

— Чанг… Чанг… Чанг…

«Ну и где мои переживания по этому поводу? — спрашивала себя Ирэн, — Я же теперь еще и убийца. Почему мне это все равно?»

Как-то неправильно получалось. Хотя девушка понимала: она в этом водовороте не просто так.

«Что тебе лучше? — злобно спросила она себя, — Клейстер старой жизни или то, что сейчас происходит?» — однако ответить девушка не успела.

На улице раздался грохот пролетки и голос Зубатова.

— Ироида Семеновна, Ироида Семеновна!

Не зажигая лампы, девушка выглянула в окно.

— Собирайтесь! — крикнул Зубатов, — В больницу едем.

«В больницу? — ничего не поняла Ирэн, — Арина?»

Странно. Никаких сил, как говорила девушка, не прибыло. Но рассуждать было незачем, и она спешно набросила на себя платье, в котором была в парке.

Браунинг привычно занял место на ноге.

«Быстро же ты освоилась, Ирка-Легенда, — усмехнулась Ирэн. Странное желание опасности поселилось в ней после больницы и по дороге домой. — Я, пожалуй, другой жизни теперь и не захочу», — сказала себе девушка, закрывая двери на ключ.

Уже в экипаже Зубатов обрисовал ситуацию.

Богданович остался верен себе в собственном упрямстве и сразу после операционной отослал охранника, написал прощальную записку и застрелился в собственной же палате.