– И опять же, кто-то живой рядом, да? – подхватила я. Она не уловила сарказма.

Вероник как никто умеет меня утешить. При всей моей любви к ней достаточно мне провести в ее обществе несколько часов и уже хочется прыгнуть под поезд. Что на самом деле не такая нелепая мысль. Она все чаще приходит мне в голову и гнездится там, в уголке, словно маленькая грелка – теплая и ободряющая. Конечно, я не испытываю безумного желания броситься на рельсы в метро, этот путь не для трусих и неженок вроде меня. К тому же с моим-то везением я могу уцелеть и под поездом! Разве что останусь без ног и поползу по жизни дальше. Я просто не умею добиваться своего.

Зато проглотить снотворного побольше и улечься в кровать… почему бы и нет? Очень заманчиво.

Порой мне кажется, что я уже умерла. Внутри пустота. Тело шевелится, сердце бьется, а душа улетучилась. Как будто я выключила лампу или выбило пробки – и свет в глазах потух. Рак-отшельник покинул свою раковину. Чем притворяться живой, лучше и не жить. Узнав, что мне в наследство досталось пятьсот тысяч евро, я не испытала абсолютно ничего. Впрочем, нет, не совсем так. Мне стало еще тяжелее. Куча денег копилась на протяжении целой жизни, но какая это была жизнь? Мои родители могли быть счастливы, могли путешествовать, ездить в отпуск на море или в пустыню, в Китай, в Монголию, в Тунис и в Хорватию, кататься на воздушном шаре, на верблюде или на лыжах. Могли смаковать деликатесы, купаться в цветах, проводить выходные на природе или вдруг срываться из дома в воскресенье, потому что захотелось им на солнышке пообедать мидиями в сливочном соусе. Но папа вместо этого экономил, день за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем, год за годом. Как каторжане подсыпают по кучке камней в свою гору булыжников, так копил деньги мой отец. Что сказать – мне от этого просто дурно. Нет никакого желания ни тратить деньги, ни даже радоваться им. Говорят, деньги не пахнут, но это неправда. От папиных денег несет плесенью. Затхлый и грустный запах. Он не будит мечты, не приносит никакой надежды. Возможно, Вероник права и мне стоит сходить к психоаналитику. Вот она обрадуется! Ну, или, по крайней мере, перестанет присылать мне объявления с фотографиями брошенных собак, все худее и плешивее с каждым разом. Можно подумать, я намного счастливее их.

Я просыпаюсь. На дворе чудесный октябрьский денек. Разумеется, это воскресенье будет таким же одиноким, как и остальные. Почти все вокруг страдают от так называемой «воскресной хандры»: им жаль, что выходные кончаются, им охота понежиться подольше, как цыплятам в скорлупе, им не хватило веселого смеха, семейных прогулок, объятий под одеялом и посиделок с друзьями. А я жду не дождусь понедельника, чтобы выплыть из этой глухой тишины. Но нынче такая хорошая погода и так редки в Париже солнечные дни, что я не могу сдержать улыбку. И даже решаюсь выйти подышать воздухом. Погуляю немного по набережным, а то и в кино схожу, отчего бы нет? Когда живешь одна, очень важно составлять себе четкий план, даже такой вот банальный. По пути куплю круассан и избавлю себя от глупой церемонии погружения одной тарелки и одной чашки в посудомоечную машину. Мне ведь ее целую неделю надо наполнять, да и то я жульничаю – запускаю полупустой.

И вот бреду я вдоль канала, среди таких же отдыхающих: одни отдыхают от рабочей недели, другие – от своих младенцев, которые угомонились наконец и сопят в своих колясках, хорошенько укутанные. Народа у Сены не так много, можно не спешить и даже замереть на солнце, погреться минут пять. Небольшая светотерапия мне не повредит… Но внезапно раздается крик. Кричит девушка, показывая пальцем на воду. Что такое, истеричка уронила в реку кошелек? Нет, судя по ужасу в ее воплях, дело куда серьезнее. И тут я вижу в волнах темный силуэт. Тело безвольно дрейфует спиной вверх – словно бревно, только это не бревно, а человек. Люди на набережной кудахчут, что твои куры. Девушка продолжает вопить в пустоту и мечется с телефоном в руке, вокруг нее уже собралась маленькая толпа и поддержала ее крики, а я гляжу на них, тоже хочу закричать, а не могу издать ни звука. Будто мне горло пробкой заткнули. Так и застыла с разинутым ртом, ни дать ни взять рыба в аквариуме. Меня прямо парализовало. Внутри все дрожит, сердце бешено колотится, но пошевелиться я не в силах, как под местным наркозом. А между тем в канале плавает самое настоящее тело. Эта бездвижная фигура, поплавок из плоти и крови, завораживает меня. Она кажется такой тихой, спокойной, едва ли не умиротворенной. И вдруг та самая девушка без предупреждения прыгает в воду. В шесть гребков она доплывает до утопленника, переворачивает его, он не реагирует… Мертв? Подхожу к толпе, какой-то мужчина уже вытягивает тело на берег, девушку тянут вслед за ним. Она дрожит в мокрой одежде, а я, сама не знаю, зачем, задаю ей дурацкий вопрос:

– Вы спасатель?

– Да что вы! – отвечает она, стуча зубами. – Со мной такое в первый раз.

И сама, похоже, себе удивляется. Лежащего на земле мужчину энергично трясут, в ритме этой тряски он раз за разом выплевывает воду, начиная постепенно приходить в себя.

Тогда маленькая толпа дружно аплодирует героине: «Браво! Какая вы молодец! И какое счастье, что вы тут оказались!» Люди радуются этой победе над смертью, ведь не будь здесь этой девушки, он бы так и погиб в нескольких метрах от нас. А в мою потрясенную голову неожиданно приходит мысль: почему никто не аплодирует утопленнику? Мне бы его храбрость, я тоже бросилась бы в воду. Я, как и он, хочу умереть. Эта мысль стала для меня озарением, прозрением и огромным облегчением. Я. Хочу. Умереть. По-настоящему. И не через пять-десять лет, а сейчас.

Я поворачиваю к дому, не приходя в себя от шока. В голове бурлит. Да, я хочу умереть, но надо бы сперва обсудить это с кем-нибудь. Только не с Вероник, иначе наш разговор рискует стать последним не для меня, а для нее. Однако она моя самая близкая подруга, и я не представляю, кому еще могла бы довериться. Я жажду смерти и хочу об этом рассказать, облегчить душу. Хочу, чтобы меня услышали и поддержали в моем правильном решении.

Дома открываю справочник. Как же подобрать нужного специалиста? К кому идут в таких случаях? Есть масса вариантов – психотерапевты, психиатры, психоаналитики, психологи… есть даже зоопсихологи, но это уж чересчур. Передо мной открывается целый мир разнообразных терапий, и я теряюсь. Ладно, будем выбирать по имени и адресу. Сначала отметаем женщин: для последнего разговора по душам я предпочту все-таки мужскую душу. Вот, как раз есть психоаналитик подходящего пола совсем недалеко от меня. Франк Маршан. А что, Франк – это неплохо. Ребенком я даже в одного Франка была влюблена. Пусть будет Франк!

– Чем я могу вам помочь, Сильви?

Франк сидит, скрестив ноги в черных джинсах, и смотрит мне в глаза. Рубашка-поло облегает его мускулы чуть плотнее, чем следовало бы: видно, он гордится своим телом. И не зря. К тому же он сохранил приличную шевелюру для его лет, а ведь по нынешним временам пышноволосый мужчина – очень редкая особь, на грани исчезновения. Приятно, что у моего психотерапевта такие шелковистые волосы. Он явно заботится о них; надеюсь, и мне перепадет хоть малая толика такой заботы. Его очки в черепаховой оправе как-то успокаивают, ставят некий барьер между мной и его сексуальностью. Поэтому лежать рядом с ним скорее приятно, чем волнительно. То есть не рядом, конечно, а перед ним – на кушетке.

– Если честно, то особенно ничем.

– Хорошо, тогда зачем вы пришли?

– Видите ли, я собралась покончить с собой. Вот и пришла, ну, знаете… просто чтобы кто-то…

– …чтобы кто-то вас поддержал?

– Именно.

Он улыбается, словно мы болтаем о пустяках. Не знаю, может, психологов специально учат сохранять спокойствие в любых ситуациях, но ясно, что этот – настоящий профи. Удачно я к нему зашла. Гляжу на него и думаю, что не лечить меня надо, а вздрючить хорошенько. И сразу все пройдет.