Далее он напомнил мне о своем племяннике, о котором я тебе уже говорил. Ханс Ешоннек стал значительной фигурой в деле возрождения немецкой военной мощи, и главной его любовью была авиация.

«Что особенно важно для вас, – пишет мне отец, – что в городе Липецке…»

Ну и дальше про эту летную школу, о которой я тебе рассказал, и о том, что Ханс в создании этой летной школы принимал непосредственное участие.

– Так он вас на этих, базирующихся в Липецке, самолетах предлагает без всяческих крючкотворств вывезти в Германию?

Семен проговорил это, подняв словно для тоста кружку, и на этот раз выпил водку, крякнул, утер усы и улыбнулся:

– Так летите, ребята! Там тебя ихние врачи подлечат, у них ведь медицина ого-го, да и Курту другие горизонты откроются.

Бертольд опешил:

– Ты себя слышишь? За такие слова без всяких моих тайн на Соловки загремишь.

– Да брось ты пугать, мы пуганные, лучше давай дальше рассказывай, это ж как кино про шпионов, чудеса!

И Бертольд продолжил:

– Дальше была инструкция, совсем простая инструкция: «Если вы решитесь покинуть Россию, возьмите конверт, напишите адрес получателя, в конверт надо вложить открытку, любую чистую, и обратного адреса на конверте не указывать. После того, как письмо будет отправлено, в течении двух-трех дней с вами свяжутся, затем отвезут в Липецк и самолетом отправят в Германию». Но отец предупредил, летная школа не будет существовать вечно, самое позднее в тридцать третьем году ее закроют. «Вот до этого времени у вас и будет окно возможностей». И в постскриптуме указал: «Письмо это передай обратно той, кто тебе его принес, она его немедленно уничтожит. И поблагодари эту женщину, ради нас она рискует жизнью».

Так я и сделал, прочитав письмо, вернул его Ирине. Она достала из красивого такого дамского портсигара папиросу, вставила ее в длинный черный мундштук, свернула в трубочку салфетку, на которой было написано отцовское послание, подожгла ее спичкой, а потом уже от горящей бумаги прикурила.

– И ты столько лет раздумывал, ждал и молчал. Впрочем, я тебя понимаю, – Семен как-то невпопад махнул рукой и добавил: – А хрен его знает, может, и не понимаю, как тут разберешься, что правильно делать в такой ситуации, а что ошибка? Тут ведь жизнь на кону, и не только твоя.

– Я решил, Семен. Хочу Курта отправить к деду.

– Так вместе летите, уж если так дело обернулось, что решил, то лететь вам вместе нужно, да и не согласится Курт лететь в одиночку, не согласится оставить тебя…

– Послушай меня, Сеня, и очень прошу, не возражай, давай как мужики поговорим, без сантиментов.

– Ну, давай, – Семен насупился, – подводи черту.

– Я не поехал бы, даже если бы был здоров. Я не оставлю мою Эльзу и мою маленькую дочку одних в этой земле. Так что первое, о чем я тебя попрошу, похорони меня рядом с ними. И второе, когда это случится, отправь это письмо, о котором я говорил, – и Бертольд протянул Сенцову конверт с уже написанным адресом. – С сыном я сам поговорю, он не посмеет меня ослушаться, ты просто подтверди ему мое решение, если в этом возникнет необходимость.

Сенцов как-то обреченно покивал головой, потом встал, подошел к своему товарищу и поклонился:

– Я все сделаю, слово тебе даю!

Семен надел пиджак, прежде брошенный на спинку стула, и аккуратно поместил в его внутренний карман письмо. Затем помог Бертольду подняться, и они вернулись к гостям.

О том, что нужно подготовиться к завтрашней рыбалке, в которой примет участие Ангелина, Ваня сообщил Курту как бы мимоходом, по дороге к автобусной остановке. Бертольд с Семеном отстали от них, они шли, о чем-то переговариваясь, и оттого часто останавливались. Они отпустили сыновей далеко вперед еще и потому, что разговор этот, продолжение того, о чем они говорили в кабинете Сенцова, был не для мальчишеских ушей.

Иван изо всех сил старался выглядеть безмятежным, не придающим этой встрече серьезного значения. Но от Курта не скрылось то, как дрожал голос друга, как его почти трясло, и он пытался скрыть это, пританцовывая, напевая какой-то легкий мотивчик, как белыми пятнами пошло его лицо. Курт молчал, и Иван, пытаясь заглянуть в его глаза, занервничал еще больше. Что, если немчик не решится? «Не решится». Ванька перестал кружиться вокруг приятеля, попытался разобраться в собственных мыслях. Впервые Курта «немчиком» назвал и вспомнил, отчего такое в голову пришло. Это она тогда позвала: «И немчика с собой прихвати». Кольнуло ревностное, мимолетное, другое важнее было, беспокоило. «Что это я имею в виду? – думал он, когда такое слово в голову прилетело. – На что не решится? Рыбу с ней половить? Нет, я ведь другое себе представляю, и он молчит, о том же думает».

А Курт ушел в себя. Он, конечно, все понял, и эту ее фразу, которую передал Иван: «В пять, там же», и Ванькино сумасшедшее состояние. Курт изрисовал целую тетрадь ее профилями, ее фигурой с разных ракурсов, ее ноги, ее грудь, детали, детали… В основном он рисовал ее в одежде, в том платье, в котором увидел впервые на лодке. Но несколько рисунков были в стиле ню. Он рисовал, прячась ото всех, глубоко засовывая под матрас тетрадь, с ужасом думал о том, что отец может увидеть эти карандашные рисунки, выдававшие его позорную, как ему представлялось, страсть. И вот теперь они окажутся лицом к лицу на берегу реки, в лодке. Они будут ловить рыбу, она будет двигаться так, как только она умеет. Ему доведется разглядывать в этом движении ее тело на расстоянии вытянутой руки. Да нет, не просто разглядывать, они ведь будут ее учить управляться со снастями, всему, что связано с ловлей, будут касаться ее рук, плеч, груди. Да она и сама ненароком, может быть, прижмется к нему, так, как она это сделала за столом на дне рождения Ивана. Все это проносилось перед онемевшим Куртом так, будто он видел завтрашний вечер нарисованным на листе бумаги или холсте. Да, он обязательно напишет ее маслом на холсте, создаст настоящую картину, шедевр. Иван, наконец, не вытерпев, встряхнул Курта за плечи:

– Чего молчишь? Или не хочешь составить нам компанию?

– Боже мой, Ваня! Составить компанию! Что за словосочетание? Я на эту женщину готов смотреть даже у расстрельной стенки, и если это будет последнее, что я увижу в своей жизни, то умру счастливым.

И Курт рассмеялся:

– Вот как надо говорить, когда мужчину, – и он ударил себя кулаком в грудь, – приглашают провести время в обществе красавицы, какой свет не видывал!

У Ваньки отвисла челюсть:

– Да ты, брат, помешался!