Совсем близко ветка треснула, да сапоги тяжелой пряжкой звякнули. Вот-вот преследователи выскочат на берег и увидят ее.

Осмотрелась по сторонам и из последних сил бросилась к иве, стоящей у самой воды, упала на колени и полезла под старые вздыбленные корни. Забилась вглубь ямы, путаясь в водорослях, погружаясь в ил склизкий, и замерла, еле сдерживая рыдания. Над водой только нос с глазами остались, из темного укрытия наблюдая за рекой.

Тут раздался всплеск сильный, уверенный, и к лодчонке, уже кружащейся на середине реки, устремилась большая бурая тень. Здесь Гарош окаянный! Не уплыл к излучине.

Поднырнул под лодку, да ударил головой своей плоской по днищу, подбрасывая утлое суденышко в воздух, тут же оплел его толстыми, лоснящимися щупальцами, покрытыми бородавками и наростами илистыми и потащил вглубь реки, сдавливая до треска жалобного.

На берег выскочили тьерды. Трое рослых мужчин, с ножнами, притороченными к поясу, кинжалами, креплеными к голенищу сапог, а у одного лук с колчаном за спиной болтался.

Увидев буйство Гароша на реке, выхватил лук и стал одну за другой стрелы в него пускать. Некоторые падали в воду, так и не долетев до чудища, другие попадали в щупальца и отлетали в сторону. Шкуру Гароша простыми стрелами не пробить – тут гарпун тяжелый нужен.

– Что ты делаешь? Остановись! – прорычал грубый голос, – он работу нашу делает! Девчонку утопил, сожрал, а теперь лодку доламывает. Не мешай ему.

Стрельба прекратилась. Все трое стояли на берегу, наблюдая за тем, как трещат и складываются борта лодки, отлетают в стороны покореженные доски. Смотрели, уверенные в том, что Дэни пошла на корм речному чудовищу, и не догадывались, что она сидит в нескольких метрах от них, притаившись под корнями ивы, перемазавшись в тине вонючей, и пытается сдержать крики, разрывающие грудь.

– М-да, – протянул один из них, спустя некоторое время, – из-за одной девки всю деревню вырезали. Не думал, что когда-нибудь пройду через это.

– Кто ж знал, что этот проклятый кобальт снова пробьется, – ответил второй, смачно сплюнув на землю.

– Не думал, что на моем веку случится такое. Когда последний раз Песня Кобальта звучала? Пятьдесят лет назад? Сто? И, как назло, именно сегодня, в мою последнюю смену проявилась. Теперь со службы уходить с окровавленными по локоть руками.

– Что развылись, как бабы сельские? – вмешался третий, тот самый, что запретил в Гароша стрелять, – приказ Верховного вы знаете. Кобальт вне закона. И если мы его находим, то должны уничтожить. И носительницу, и всю деревню, чтобы не было повторения. Это наша работа.

– Да знаю я. Просто на душе плохо. Там безоружные все на праздник пришли. И женщины, и дети… Никого не осталось. Даже всех, кто услыхал Песню Земли порешили. И золотых, и серебряных.

– Закон есть закон. Лучше пожертвовать тысячей золотых, чем дать хотя бы одной капле кобальта просочиться в наш мир. Лучше вырезать деревню подчистую, чем допустить такую войну, как в древности. Когда драконы проклятой Вар'шааны в одночасье сжигали целые города, а люди гибли тысячами.

– Так-то да, – с вздохом ответил вояка в возрасте, – но жить с этой кровью на руках нам, а не Императору.

– Ничего. Справишься, – хмыкнул воин, убежденный в своей правоте, – пора в деревню возвращаться, проверить, всех ли жителей добили. Дома сжечь дотла и поля тоже, чтобы ничего не осталось, и люди сюда больше не возвращались.

Развернувшись, пошли обратно в сторону Беличьего Леса, позвякивая оружием да тихо переговариваясь о том, что за такую службу жалование выше должно быть.

Долго просидела Дэни под бурыми, покрытыми склизкой тиной, корнями старой ивы, дрожа и беззвучно всхлипывая, еще не до конца веря, что осталась одна. Только окончательно замерзнув, решилась выбраться на берег, да и рябь, то и дело пробегающая по водной глади, пугала до дрожи. Гарош к берегу не сунется – слишком грузен да толстобок – сядет на мель и уже сам на глубокую воду вернуться не сможет. Но чуял, демон глубины, жертву беззащитную. Кружился, тянул к ней бурые щупальца, но приближаться не решался.

Тихонько, стараясь лишний раз не тревожить темную воду, вышла она на берег и тяжело опустилась на теплый песок, прикрыла лицо чумазыми руками и горько разрыдалась.

Погода словно в насмешку стояла солнечная, ласковая. Кружевные облака скользили по небосводу, отбрасывая светлые тени на простирающуюся под ними землю. На легком ветру шелестели сочные зеленые листья, в зарослях у воды трещали камышевки, а из леса, подступающего к реке, доносился разноголосый перепев голубогрудых варакушек. Над девочкой стремительно пронеслась пара беззаботных золотистых стрекоз, а она продолжала плакать, размазывая по лицу соленые слезы.