Как бы то ни было, она нервничает, и это чувство передается и мне. Я знаю, мы не ошибаемся: перед нами адвокат, который вот уже десять лет пытается начать новое слушание по делу Уайатта Стоукса.

Уайатта Стоукса, «огайского речного монстра», приговоренного к смертной казни из-за нас с Кэлли.

– Идем, Тесса, – рявкает Мэгги резко, как будто мы задерживаемся по моей вине. Она отпускает мою руку, и я сама следую за ней на улицу.

Двери за нами захлопываются, и тюремная темнота остается позади. Солнце бьет в глаза.

У лица Мэгги точно такое же выражение, которое было в суде в тот день, когда Стоукса приговорили к смерти. Как будто весь мир лишили света. Я не присутствовала на оглашении приговора. Мы с мамой и Джослин смотрели местные новости в гостиной, чтобы узнать решение судьи. Когда приговор был озвучен, какой-то оператор снял Мэгги и Бонни Коули, маму Лори, на лестнице.

Я никогда не понимала, почему Мэгги там выглядела недовольной. Все надеялись, что Стоукса приговорят к смерти: так и случилось. Мэгги ничего не сказала репортерам; зато Бонни посмотрела прямо в камеру и сказала, что на казни Уайатта Стоукса будет стоять в первых рядах.

Я слышала, как Мэгги объясняла Кэлли, что после убийства Лори тетя Бонни стала совсем другой. На предварительном слушании Бонни поджидала Стоукса на лестнице суда, чтобы, пока его вела полиция, прямо в лицо назвать его «отродьем сатаны». Бонни так сильно ненавидела человека, убившего ее дочь, что не могла нормально жить, пока не узнала, что его приговорили к смертной казни.

Но, глядя на Мэгги сейчас, я понимаю: потеря кого-то очень важного и любимого необязательно вкладывает в сердце человека ненависть. Это чувство либо сидит внутри, либо нет, оно прячется, словно опухоль, пока не дождется подходящего момента, чтобы вылезти наружу.

До этого дня я не осознавала, сколько во мне этой ненависти. Нет, я не чувствую ненависти к Стоуксу из-за того, что он заставил всех нас жить в страхе. Не испытываю ненависти к отцу за то, что он сел в тюрьму, и даже не злюсь, что он не сумел продержаться лишнюю пару часов, хоть и знал, что я еду попрощаться.

Сейчас я ненавижу родную сестру, которая целовала мне веки, пока я плакала, которая по ночам позволяла висеть на ней, как обезьянке, занимая всю кровать своим маленьким тельцем, которая меня защищала, когда отец сел в тюрьму, а мама опустила руки. Джослин, которая клялась, что никогда меня не оставит, но спустя два дня после моего девятого дня рождения убежала из дома и больше не возвращалась.

А теперь она вернулась – просто не ко мне.

Похороны отцу устраивать не собирались, хоть он и был у них на карандаше. Денег на них не было, и я даже не знаю, кто бы на них пришел, если бы мы все же решили провести отпевание в тюремной часовне. Ванда? Другие заключенные? Просто унижение. Все важные для отца люди – коих и без того было немного, уж поверьте – давно умерли. Поэтому я заказала обратный билет до Орландо уже на следующий вечер.

Так было до того, как я узнала, что сестра здесь. Была здесь. Кто знает, где она сейчас: у нее было двенадцать часов форы на то, чтобы уехать из Пенсильвании.

Одного не могу понять: откуда Джос узнала, что папа умирает? Гленн Лоуэлл даже не был ее биологическим отцом. Мама ушла от отца Джослин, когда той было два. Мы слышали о нем очень немного: лишь то, что он живет в Луизиане. Они с мамой не были женаты. У меня никогда не хватало смелости спросить, не было ли это расставание связано со шрамом на щеке Джослин.

Джос звала моего отца папой, а того мужчину из Луизианы мы никогда не обсуждали. Папа нас обеих звал своими детками, и Джос плакала так же, как и я, когда его отправили в тюрьму за три вооруженных ограбления и покушение на убийство.

Сомневаюсь, что Джос узнала о том, что он умирает, от матери: от нее не было вестей уже почти десять лет. Бабушка с ней не говорила почти двадцать. Я бы подумала, что с Джос связалась Мэгги: у нее всегда была почти мистическая способность чувствовать других людей, угадывать их планы. Но она не меньше меня удивилась, когда узнала, что Джос побывала в тюрьме прошлой ночью.

Тем более что ей моя сестра не очень-то и нравилась.

Мы с Кэлли дружили еще до того, как пошли в детский сад; но Мэгги всегда при мне называла Джослин «эта твоя сестра», неодобрительно скосив глаза. Так было, пока нам не стукнуло восемь. Тем летом, в июне, в Фейетт, чтобы провести лето у Гринвудов, приехала Лори Коули. Джос как раз переходила в старшую школу, а Лори только закончила первый курс колледжа Филадельфии. Мэгги пыталась познакомить Лори с ее ровесницами, но вместо этого Лори познакомилась с Джос, когда та высаживала меня у их дома. Ну, тут и пошло-поехало. В те дни, когда Джослин не работала, они с Лори провожали нас с Кэлли в бассейн и с головой уходили в «Космополитен», обсуждали свои выходки с парнями, а если мы с Кэлли подслушивали, покупали наше молчание огромными леденцами из кафе-мороженого.

А еще это было первое лето, когда мама разрешила мне оставаться у друзей с ночевкой. В тот первый раз, когда я ночевала у Гринвудов, мы с Кэлли смотрели «Мулан» дважды, потому что спать нам не хотелось. Рот был белым от леденцов. Было так весело, что я спокойно спала без сестры, хотя дома обычно скучала, если по ночам она уходила встречаться со своим парнем Денни.

В последний раз я ночевала у Гринвудов в тот день, когда пропала Лори Коули. По Фейетту уже ходили слухи о серийном убийце, который похищает девушек у придорожных кафе на трассе I-70. За прошедших два года нашли три тела. Это были беглянки, наркоманки, девы ночи.