Но кто же был сам Иероним?

Вот он пред нами – этот великий подвижник и учитель IV века, этот leo rugiens, с чрезвычайно подвижным, нервным лицом и живыми, выразительными глазами, которыми, кажется, он насквозь пронизывает каждого, с ним говорящего, со своей одушевленной, громоноснои речью, муж души пламенной, сильной и суровой, но раздражительной… Родом из Стридона, близ пределов Далмации и Паннонии, сын богатых родителей, он в Риме в юности усердно изучил сокровища классической мудрости, к которым сохранил любовь до конца своей жизни, несмотря на свой строгоаскетический образ мыслей. Некогда, во время тяжкой болезни снилось ему, что он поставлен пред престолом Христа, Который спросил его: «Кто ты?» Иероним отвечал: «Христианин». – «Нет, – возразил Христос, – ты не христианин; ты – ученик Цицерона». Пораженный видением Иероним решился было отказаться от занятия языческой литературой. «Эти стихи поэтов, это красноречие ораторов, эта мудрость философов – все это праздник диаволу», – писал он папе Дамазу. Но не надолго хватило у него решимости отказаться от очаровавшей его в юности языческой мудрости. И когда его упрекали в том, что он не может написать страницы, не цитируя Цицерона, Горация и Вергилия, и позабыл свой таинственный сон, он горячо защищался: «Кто может забыть свое детство? Я уже без волос, а все еще сколько раз кажется мне во сне, что я молод, что густые кудри покрывают мою голову и я в волнующейся тоге произношу декламацию перед ритором! Что ж? Разве я могу напиться из реки забвения? Разве я могу забыть свою молодость? Мне ставят в упрек мой сон! Пусть же прочтут в пророках, что не должно снам давать веры!» Так он писал уже в конце своей жизни, после долгих подвигов отшельнической жизни, приобретя справедливую славу великого учителя Церкви. Но еще больше занимался Иероним в течение своей жизни изучением Священного Писания, не переставая учиться до конца жизни; он оставил множество толкований, переводов и рассуждений о нравственных вопросах, главным образом, о подвигах иночества, о девственной жизни, о полном отречении от мира… [2]

Мы не станем, конечно, изображать здесь всей тревожной и разнообразной жизни знаменитого учителя Церкви. Отметим только некоторые случаи из его жизни, оставившие след среди римского общества изображаемого времени. Вот он, получив образование, еще молодым юношей покидает Рим, этот новый «Вавилон», где, по его словам, он имел случай оплакивать не одно падение и не одно кораблекрушение. Отец отправляет его в Трир, чтобы сделать его чиновником при императоре Валенитиниане, но административные занятия ему не по вкусу: он продолжает там с увлечением свои научные занятия… В семидесятых годах он снова в Риме. На этот раз здесь случилось с ним происшествие, наделавшее очень много шума. В то время в Риме жила одна женщина-христианка, родом из Испании. Ее семейство уже несколько лет назад переселилось в Рим, обладая баснословным богатством и обширными связями, достигло звания римских патрициев и дало Риму около 341 года даже одного консула. Молодая женщина называлась Меланией. Рано выйдя замуж за одного знатного римлянина, она имела троих детей; но на 23 году своего замужества она внезапно лишилась мужа. Не успев еще снять траура по мужу, она потеряла еще двоих старших детей, которые скончались один вслед за другим. Но ужасные несчастия не сокрушили ее, она не предалась отчаянной скорби, не рыдала, не рвала на себе волос, но, исполненная величия духа, с распростертыми руками, с сухими глазами и с улыбкой на бледных устах, она поверглась пред Спасителем и воскликнула: «Господи, Ты разорвал те сильные связи, которые еще удаляли меня от Тебя. Теперь я могу свободно и вполне отдаться служению Тебе!» Это происходило за городом, в деревне, в нескольких верстах от Рима. Скоро справив в Риме похороны, приличные званию дорогих покойников, она положила всех троих в одну могилу. Тогда она объявила всем родным и знакомым, что отправляется в дальнее путешествие. На вопрос: «Куда едешь?» – она отвечала молчанием. «Но что же будет с оставшимся у тебя сыном?» – «Бог лучше меня сохранит его», – было ее ответом. В один день она внезапно скрылась из дому. Куда? Никто не знал. После многих расспросов узнали, что она отправилась на корабле, плывшем в Египет, предоставив своего единственного сына Промыслу Божию. Внезапный отъезд Мелании сильно раздражил и родню и общественное мнение. Между язычниками и христианами происходили оживленные споры и толки. Одни говорили, будто правила, внушаемые женщинам, подкапывают самые основы общества, поносили поступок Мелании и негодовали на Иеронима, давшего Мелании совет бежать, другие считали ее святою… Иероним красноречиво защищал Меланию… Надежда Мелании на Провидение вполне оправдалась: порученный верному покровительству, ее сын получил прекрасное воспитание и впоследствии был претором в Риме. Спустя несколько времени по отъезде Мелании, в Риме узнали, что она, побывав в Александрии, застала еще там в живых Афанасия и, посетив монастыри Египта и Святые места, построила себе на горе Елеонской монастырь, где и предалась вполне святым подвигам отшельничества. Пример ее не остался без подражания…

В 383–384 годах мы снова видим Иеронима в Риме. Это уже строгий аскет, изведавший все ужасы Халкидской пустыни, где он носил на себе вместо одеяния простой мешок, где тело его под палящими лучами солнца становилось столь черно, что его принимали за эфиопа. На его западном лице виднелось как бы отражение восточного неба и пустыни… Теперь мы застаем Иеронима среди общества благочестивых авентинских отшельниц, которые стремились под его руководством достигнуть высшей степени, возможной для человека на земле, нравственного совершенства. Но среди других проницательный взор Иеронима разглядел, какие богатые духовные дары таятся в душе знатной аристократки Павлы, «богатой дщери Сципионов». Она незадолго перенесла, как сказано выше, тяжкий удар, поразивший ее сердце, потеряв нежно любимого мужа. Марцелла поспешила с любовью матери разделить горе неутешной вдовы, приняв под свое покровительство ее дочерей и сына, и указала Павле на единственный путь, который может доставить ей утешение в ее горькой утрате, – путь служения Господу. Два года уже подвизалась Павла в обществе своих святых подруг, как вдруг разнеслось в Риме известие, которое произвело живейшую радость среди авентинских отшельниц, – известие о том, что папа Дамаз созывал епископов со всей вселенной в Рим к 382 году. Иероним находился в это время в Константинополе, куда привлекла его знаменитая личность Григория Назианзина. Григорий полюбил Иеронима и поспешил открыть его любопытствующему и вечно живому уму все сокровища восточной образованности, так что Иероним в течение всей последующей жизни с любовью вспоминал об уроках знаменитого учителя Церкви. Там же он мог увидеть всех других великих учителей Востока и, между прочим, Григория Нисского. Здесь же он слышал, как все порицали пороки римского духовенства и уже в то время явно обнаружившиеся честолюбивые стремления пап и повторяли слово Великого Василия: «Ненавижу я чванство этой церкви». В Константинополе же Иероним успел познакомиться и с теми чувствами, которые выражало духовенство Востока по случаю соборного послания западных епископов, которым возвещалось об имеющем быть в Риме Вселенском

Соборе в 382 году. При послании папы и был приложен рескрипт императора Грациана, который также звал восточных епископов явиться в Рим. Восточное духовенство глубоко взволновалось по поводу этого послания. «Что они шутят с нами, – слышалось отовсюду, – что приглашают нас отправиться за море, оставить наши епархии и наши дома, идти на конец мира и рассуждать о наших же делах, которые мы сумеем покончить сами?» Епископы Востока не согласились отправиться в Рим… На соборе в Риме присутствовали только два восточных епископа – Павлин Антиохийский и Епифаний Кипрский.

Павла спешила навстречу восточным святителям и спросила у папы позволения принять св. Епифания в своем дворце. Слушая рассказы Павлина и Епифания об Антонии и Иларионе, о чудесах Фиваиды, о женах и девах-отшельницах на берегах Нила, она почувствовала глубокое отвращение к Риму и мирской жизни. Но гораздо более глубокое влияние оказал на Павлу, да и вообще на все римское общество, прибывший вместе с епископами Иероним.

Иероним сильно начал громить в обществе Павлы и ее подруг всю обстановку тогдашней римской жизни.

– Когда ты была в мире, – говорил он, – ты любила то, что принадлежит миру, любила белить и румянить твое лицо, с искусством убирать свои волосы, созидая как бы башню из чужих волос; не говорю уже о серьгах, об этих жемчугах, добытых из глубины Красного моря, о зеленом цвете твоих изумрудов, об огне рубинов, о лазури сапфиров, к которым так безумно пристрастны женщины. Отрекшись от мира, ты отреклась и от всего этого… Да и уместно ли на лице христианки быть белилу и румянам? Как оплачет свои грехи та, слезы которой испестрили бы ее раскрашенное лицо? Но ты еще не все сделала: тебе надлежит изменить и всю твою жизнь, и всю ее обстановку. На что это похоже? Вот наступает время обеда, и я вижу толпу поваров с подобранной одеждой, как воин в поход; они рубят и изготовляют различные мяса. И какие мяса! Самые сочные и редкие… Ждут гостей. Хозяйка, точно ласточка, летает во все стороны, осматривает, хорошо ли приготовлены ложа в храмине пиршества, чисто ли выметен пол, украшены ли кубки цветами и все ли приготовления окончены. Музыканты и шуты уже там… Да скажите же мне, присутствует ли Господь во всем этом? Нет! Страх Божий не может быть там, где раздаются звуки тимпанов, гуслей и кимвала… Удали же от себя птиц Фазиса, жирных горлиц, ионийских рябчиков, всех этих птиц, поглощающих великие достояния, удали сочные мяса кабанов и диких коз…

– Но может ли, отец, – спрашивала Павла, – может ли одно воздержание от благ и излишества мира предохранить от опасности для души?

– Пока мы еще в скинии нашего тела, мы можем укрощать наши наклонности, но не можем их уничтожить. Трудно или скорее невозможно кому бы то ни было не знать, что такое страсть, или, по крайней мере, начало ее. Каждая плоть имеет свои стремления и привлекает душу приманкой смертоносного удовольствия. Я говорю тебе об этом, чтобы ты знала, что под шелком, равно как и под грубой одеждой, те же страсти одолевают нас. Они не страшатся ни царского пурпура, ни лохмотьев нищего… Только тогда разве, когда становишься перед лицом смерти, только тогда легко презирать все земное…

– Как мне нравится, – воскликнула, прервавши речь Иеронима, Марцелла, – как хороша мысль Платона, что жизнь есть размышление о смерти!

– Хорошо, – возразил Иероним, – хорошо жить с мыслию о смерти, но еще лучше поступать как Павел, который по вся дни умирал; великое дело умирать, чтобы жить. Высокая тайна христианских добродетелей состоит в самоотверженной жизни, в самоумерщвлении для Бога и людей, в преданнейшей любви… Отдав все Богу, мы более получаем, чем оставляем. То, что мы покидаем, ничтожно, что получаем – бесконечно…