С изумлением спросил я:

– Что это значит?

Он отвечал:

– На уплату долга.

Это меня очень поразило, и я неоднократно повторил:

– Нет, нет, не нужны твои деньги, сам заплачу твой долг.

При этих словах Я-в с заметной осторожностью сказал мне:

– Говорите потише, чтобы не слыхали другие.

На выраженную же мною готовность уплатить за него долг, он не возражал, а деньги не укоснил сгрести рукой со стола.

Но куда положил он их, не удалось мне заметить, а, кажется, они тут же исчезли.

Затем, вставши со стула, я обратился к Я-ву с вопросом:

– Где находишься ты, отшедши от нас?

– Как бы в заключенном замке.

– Имеете ли вы какое-либо сближение с ангелами?

– Для ангелов мы чужды.

– А к Богу какое имеете отношение?

– Об этом после когда-нибудь скажу.

– Не в одном ли месте с тобою Миша?

– Не в одном.

– Кто же с тобой?

– Всякий сброд.

– Имеете ли вы какое-либо развлечение?

– Никакого. У нас даже звуки не слышатся никогда; ибо духи не говорят между собой.

– А пища какая-либо есть ли у духов?

– Ни-ни…

Звуки эти произнесены были с явным неудовольствием и, конечно, по причине неуместности вопроса.

– Ты же как чувствуешь себя?

– Я тоскую.

– Чем же этому помочь?

– Молитесь за меня: вот доныне не совершаются заупокойные обо мне литургии.

При этих словах душа моя возмутилась, и я стал перед покойником извиняться, что не заказал сорокоуста, но что непременно сделаю.

Последние слова видимо успокоили собеседника.

За этим он просил благословения, чтобы идти в путь свой.

При этом я спросил его:

– Нужно ли испрашивать у кого-либо дозволения на отлучку?

Его ответ заключался в одном слове:

– Да.

И слово это произнесено было протяжно, уныло и как бы по принуждению.

Тут он вторично попросил благословения, и я благословил его, знаменуя большим крестом, с произнесением следующих слов:

– Благословит тя Господь от Сиона, живый во Иерусалиме, отныне и до века.

Надобно заметить, что эти слова вовсе необычные для меня, и только во сне уста произнесли их.

Однако же Я-в не удовольствовался этим благословением, ибо оно произносилось в тот момент, когда он занят был застегиванием пуговиц и вообще поправкой одежды, чтобы идти в путь.

Итак, просьба о благословении, с простиранием рук для его принятия, еще раз повторена была, и я в последний раз благословил его, произнося:

– Буди благословен вовеки, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.

Я-в сильно прижал руку мою к устам своим; ему не хотелось выпустить ее. Сочувствуя ему, я облобызал его отеческим лобзанием, вполне сознавая, что он есть гость, пришедший ко мне из другого мира.

И тут я стал вглядываться в него и, вглядевшись пристально, увидел неизменные знакомые мне черты.

Только белизна и утонченность изменяла прежний тип. К тому же пот в виде росы покрывал его лицо, а глаза при яркости своей выражали утомление и упадок сил душевных.

Вышел он от меня дверью, обращенной к Туговой горе, на которой покоится прах его.

За ним следил я с чувством глубокой скорби и с пламенным желанием видеть след его. И что же? Сверх всякого чаяния очутился я на горном хребте, разделенном надвое.

С высоты хребта, в глубине расселины, увидел я тот самый замок, о котором вспоминал Я-в.

Замок имел форму параллелограмма. Из четырех стен его только в одной, к югу обращенной, замечен был мною малый просвет, да и тот с железной решеткой. Кроме этого единственного просвета стены представляли сплошную каменную массу без окон, дверей и даже без кровли.

Последнее обстоятельство дало мне возможность видеть, хотя сквозь полумрак, внутренность замка и совершающееся в нем. Особенно благоприятствовало мне положение мое на окраине горы, поднимавшейся гораздо выше стен.

Казалось, что взор мой досягал до самого дна. Но вглядываясь пристально, я замечал в глубине только мрак, движущийся наподобие черных облаков или волн; но проявления жизни и определенных форм тут ни следа не было.

Наконец душа моя возмутилась: я увидел Я-ва, за несколько перед этим минут посетившего меня. Местом же для него служил угол здания, обращенный к северо-востоку.