Его обуревают галлюцинации – в них он ведет диалог с самим отцом всех народов – Сталиным. Мы видим и ощущаем беспокойство священника о все возрастающей любви людей к Сталину и его курсу, о потере веры в Бога и в заповеди божии…

Далее в диалогах с вождем происходит столкновение идей христианства и коммунизма по Ленину и Сталину. В диалогах раскрывается сущность системы, стремящейся уничтожить последний оплот духовности в России – христианство, православную веру, и священников, как проводников этой духовности в народ.

Диалог происходит в полуразрушенной церкви, являющейся как бы образом самой обездоленной, расхристанной России.

Предвидя близкий конец, слепой в отчаянии пытается разрубить на части свое последнее – золотой наперсный крест, чтобы матушка продала его в Торгсине, но это не спасает от гибели ни их самих, ни их детей.

Судьба их предопределена системой.

Но что самое главное – система не смогла уничтожить Веру в душах умирающих, она могла только уничтожить их плоть.

Перед самым концом они не озлобились, не потеряли веру в себя и в людей. Они объяснились в любви друг к другу, к своей жизни.

Чтобы понять, что это были люди высокой духовной нравственности, чтобы сегодня было с кого брать пример – надо знать их судьбы, надо понять, почему система стремилась уничтожить их на корню, страшилась и ненавидела силу их духа и веры.

Силы зла влияют на жизнь даже из прошлого. Подсознательно зритель должен чувствовать, что священнику от встречи с вождем даже в галлюцинациях грозит только гибель.

Идея в том, что каждый, с кем встречается и встречался вождь всех народов – Иосиф Сталин, в конце концов, должен погибнуть.

Таких людей, как священник и матушка, можно уничтожить физически. Но духовно они не подвластны режиму, так как «царствие небесное» в их душе.

В диалогах священника и Сталина сталкиваются силы добра и зла. Света и тьмы. Христа и антихриста. Определенное обаяние Сталина меркнет, когда он приоткрывает завесу души – он мечтает заменить Веру поклонением вождям мирового пролетариата, он во многом согласен с Гитлером в вопросах завоевания жизненного пространства, в еврейском вопросе, однако понимает, что искоренить веру полностью не удастся…

Во время галлюцинаций мы не знаем, где находимся – то ли в подземном бункере, то ли еще где. И лишь в конце фантасмагории, когда вождь исчезает, рассеивается тьма и мрак вокруг священника – вначале проступают контуры полуразрушенного Храма, затем мы видим в проломах купола ясное небо, а на стенах храма четко проявляются фрески, проступает настенная живопись, и мы все явственнее видим библейские мотивы и, наконец, – Спасителя нашего, Иисуса Христа.

Никогда война и тирания не была и не будет благом для человека, только заповеди божии, только действенная вера в добро победит зло.

В финале – рынок на Арбате, где стоят матрешки и гипсовые болванки Ленина, Сталина и других вождей мирового пролетариата, выставленные на продажу иностранцам. Те платят валютой.

Это лихие 90-е годы 20 века.

Далее наши дни. 21 век. Потоки машин и пробки на дорогах.

Новые высотные здания. Москва-Сити.

И снова провинциальный городок. Служба в реставрируемой церкви. Здесь нет больше склада.

Золотой наперсный крест на груди молодого священника. Тот самый, с зазубриной на лике, полученной в Торгсине во время сдачи на продажу, как металлолом.

В конце фильма – литургия! Очищение, светлое чувство надежды и веры в то лучшее, что есть в человеке. Всколыхнуть душу, обострить состояние души, приподнять ее над своим обычным состоянием – в этом сверхзадача фильма.

Мы слишком много насаждаем мифов про жизнь вокруг нас. Когда едешь, например, в общем или плацкартном вагоне, толчешься на провинциальных вокзалах, рынках и думаешь: какой можно сделать фильм о настоящей, невыдуманной России.

С нищетой, дикарством, с дебильностью, но и с надеждой, с верой в добро. Это была бы другая Россия, такая, какая она есть.

Даже не шукшинская, не говорухинская.

Сегодня уже нельзя менять миф на миф.

Надо искать только правду.

Главное – это умение нести по жизни свой крест.

В эпилоге фильма внук спрашивает деда, показывая на валяющиеся в траве могильные плиты, на остовы каменных домов, фундаментов: «Здесь раньше жили люди? Где они, почему дома исчезли, дед?»

На возвышении стоит разрушенная, иссеченная временем колокольня, сквозь купол и кирпичи проросли деревца и кусты. Но она еще стоит, держится, словно взывая к нам, ныне живущим: когда же вспомнят о ней, о деревне или селе, которые были вокруг раньше.