Шрифт:
– Мандалай? Ну и ну. Бирма, Киплинг…
– Мама постаралась. Ей нравилось, как оно звучит. Нравилась мысль свободно путешествовать по миру.
– И как она… путешествовала?
– Нет. Ни разу не покидала Австралию.
– Ладно, Мэнди. Байрон Свифт застрелил пятерых. Вот объясните мне: почему?
– Без понятия, но если выясните, история станет настоящей сенсацией, не так ли?
– Пожалуй. Раз вы не знаете, что им двигало, у кого спрашивать?
Она отвечает далеко не сразу. Мартин в смятении. Казалось бы, нашел в книжном убежище, и сам же все испортил. Что ей сказать? Извиниться или свести все к шутке? А может, поблагодарить за кофе и уйти?
Но Мандалай Блонд не обиделась.
– Мартин, – понижает она голос, подавшись к нему, – я хочу вам кое-что рассказать. Не для публикации и не для чужих ушей. Пусть это останется между нами. Согласны?
– Тема настолько щекотливая?
– Мне еще здесь жить, вот и все. Пишите о Байроне что угодно – мертвым безразлично, однако меня, пожалуйста, не впутывайте. Хорошо?
– Конечно. Так о чем речь?
Мэнди молчит, откинувшись на спинку кресла.
Какая тишина, думает Мартин. Темно и тихо. Только шуршит вентилятор, гудит его мотор, журчит вода в фонтанчике на прилавке, и размеренно дышит Мандалай Блонд.
Заглянув ему в глаза, она сглатывает.
– От Байрона Свифта веяло какой-то святостью. Словно он и впрямь был божьим человеком.
– Ваш божий человек убил пятерых.
– Я в курсе, была там. Ужасно. Некоторых жертв я знала. Знаю их вдов. Фрэн Ландерс моя подруга. Почему же в моем сердце нет ненависти? Почему то, что случилось, кажется неизбежным? Объясните, почему так? – Ее глаза умоляют, голос выдает внутреннее напряжение. – Почему?
– Что ж, Мэнди, рассказывайте. Я готов слушать.
– Вам нельзя обо всем этом писать. Чтобы обо мне – ни слова. Договорились?
– Конечно. Так о чем речь?
– Байрон спас меня. Я обязана ему жизнью. Он был хорошим человеком.
По ее лицу пробегает боль – словно рябь по глади пруда.
– Продолжайте.
– Мама умирала, сама я была беременна. Не впервые. Просто секс на одну ночь с одним придурком в Мельбурне, и вот как обернулось. Подумывала о самоубийстве: не видела для себя будущего, смысла бороться. Этот городишко, сама моя жизнь – все казалось таким дерьмовым… Байрон понял, каково мне. Он зашел в книжный, флиртовал и добродушно подшучивал, как обычно, и вдруг умолк. Просто замолчал. А потом посмотрел мне в глаза… Он понимал, и ему было не все равно. Затем ходил, уговаривал – неделю, месяц. Учил меня не прятаться от жизни, ценить ее. Отнесся ко мне с участием, симпатией. Он понимал чужую боль. Люди вроде него не совращают детей. Как можно… – В ее голосе звучит страсть и убежденность. – Вы в Бога верите? – спрашивает вдруг Мэнди.
– Нет, – качает головой Мартин.
– Вот и я нет. А в судьбу?
– Нет.
– А я не уверена. В карму?
– Мэнди, к чему вы клоните?
– Байрон часто захаживал к нам в магазин, покупал книги, заказывал кофе. Внимательный, обаятельный, а еще не такой, как все. Очень мне нравился, а мама вообще души не чаяла. Мог поговорить о книгах, истории, философии. Я так увлеклась… даже немного огорчилась, когда узнала, что он священник.
– Он тоже увлекся?
Да ею любой увлекся бы, думает Мартин.
На губах Мэнди мелькает улыбка.
– Конечно, нет. Я же была беременна.
– Но вам он нравился?
– Байрон всем нравился. Он был таким остроумным, таким харизматичным. Мама умирала, и тут в моей жизни появился он – молодой, энергичный и несломленный, полный надежд и веры в себя. А потом он стал для меня не просто знакомым, а другом, моим духовником и спасителем. Байрон выслушал меня и понял – понял, что я испытывала тогда. Никакого осуждения, никаких поучений. Бывая в городе, он всегда к нам заглядывал, всегда справлялся, как у нас дела. Перед смертью мамы в беллингтонской больнице он утешал нас обеих. Он был хорошим человеком… а потом и его не стало.
Снова тишина. На этот раз ее нарушает Мартин:
– А ребенок? Вы его сохранили?
– Разумеется. Лиам спит в подсобке. Как проснется, я вас познакомлю, если не успеете уйти.
– Я буду рад.
– Спасибо.
– Мэнди… – Мартин тщательно обдумывает слова, по крайней мере, пытается, зная, что правильных попросту не существует. – Я понимаю, что Байрон Свифт проявил к вам доброту. Вполне возможно, он был не так уж плох и способен на искренность. Однако это не умаляет его вины. И доброта к вам – еще не повод считать обвинения в его адрес голословными. Вы уж извините.
Она остается при своем мнении.
– Говорю же вам, Мартин, Байрон заглянул мне в душу! Он был хорошим человеком. Он понял, как мне плохо, и помог.
– Как же это примирить с тем, что он сделал? Погибло много людей.
– Знаю… не укладывается в голове. Да, Байрон убил, не отрицаю, я до сих пор сама не своя. Единственный приличный человек, что попался на моем пути… не считая мамы, и вдруг такие ужасы. Дело вот в чем: я верю, что он застрелил этих людей, так оно и было, но чувствую в этом какую-то извращенную правильность, пусть и не понимаю, почему он так поступил… Только не надо мне говорить о насилии над детьми! Меня саму ребенком третировали и били, подростком поливали грязью и лапали, взрослой подвергли остракизму, осудили и бросили на произвол судьбы. Я порядком настрадалась от жестоких дружков… считай, других у меня и не было. Самовлюбленные уроды, они думали только о себе. Папаша Лиама такой же фрукт. Мне хорошо знаком этот типаж, навидалась… Байрон был человеком совершенно другого склада, полной их противоположностью. Добрым и неравнодушным. Вот что меня смущает и бесит! И вот почему я не верю, что он дурно обращался с детьми. Он был добрым!