«Господи, прости меня за то, что упустил её!»

– Правда. Так лучше. – Ева вдавливает окурок в крышку от банки оливок. – Мы всё равно не смогли бы жить вместе.

– Аргументы?

– Во-первых, я несносная…

– Во-первых, ты лучше всех. И, во-вторых, не будем об этом, пожалуйста. Всё слишком очевидно. Давай перекусим.

Пока она надевала гостиничный халат, заметил красные паутинки у неё на ногах – лопнувшие капилляры. Улыбнулся грустно, продолжил выкладывать на журнальный столик магазинные закуски. Кольнуло, но не огорчение – дескать, Ева постарела. Шесть долгих лет (тех самых, в которые уложилась пауза их раздельной жизни – основной для каждого из них, как ни крути: все магистральные сюжеты – врозь), шесть окончательных и бесповоротных лет впустил в себя только что разом, одним ледяным глотком. И подумал рассеянно: «Вот кто мы друг другу?»

В который раз – всматриваясь и в себя, и в неё… и нет ответа. Простого и понятного – нет. Есть непростой и непонятный. Вылез сам собой и торчит загадочно, как древняя плита с полустёртыми рунами.

Съезжались по нескольку раз в год в Москве – она из Питера, он из Ростова. «Еду в командировку. Встретимся?» Или она черканёт: «У меня в Москве симпозиум. Приедешь?» Раньше он влюблялся в других – стервозных или ярких, пробуждающих азарт издалека. И вдруг она – женщина с допотопным, отдающим цыганщиной именем. «Родители по молодости были очень экзальтированны. Альтернативный вариант был Эвридика. Как говорится, и на этом спасибо».

Командировочный роман, весьма пунктирный. Выросший из случайного командировочного секса на семинаре по эндоскопическому шунтированию.

За шестилетний перерыв она успела сойтись с мужем, официально с ним развестись и родить третьего сына – уже не от мужа. Много. Но Евы всегда было много. Не механически: говорит компактно, жесты экономит, одевается «лишь бы удобно и не глазели». Её много, как бывает много горизонта или высоты. Захватывает дух. Она несёт в себе такой аппетит к жизни – упрямый, искренний, что рядом с ней немедленно хочется тоже превратить свои будни в подвиг: устроиться на три работы, завести собаку-кошку-черепаху, нарожать детей, перечитывать Достоевского и разбираться в русском рэпе, потому что старший подсел и нужно быть в теме. До поры до времени, пока не прозвучало в телефонной трубке ровно и спокойно: «Не смогу приехать. Я беременна. Не от тебя». Он любил в ней эту витальную избыточность отдельно, несколько со стороны, как любят таланты любовниц: «А моя-то ах какая…»

– Расскажу, если хочешь. Но тебе будет больно.

Он подумал и не захотел. «Отец её третьего сына» – пусть лучше так, наклеим на ранку эвфемизм. Меньше зацепок, меньше поводов задуматься. Не на пользу ему задумываться об этом другом. Слишком многое сходится в этой точке.

Он тоже развёлся. Не для того, чтобы быть с Евой. Она к тому времени уже родила, а он пребывал в безнадёжном ступоре: «Как? Даже не от мужа, был ещё кто-то?», который, казалось, расставил все точки. Пока однажды посреди посиделок при свечах с очаровательной улыбчивой Ритой, удачно обретённой на сайте знакомств, не стукнуло в самое темя, как бьёт, наверное, инсульт: «Никого не полюблю после Евы».

А от Евы оставалась тогда лишь сбивчивая, то и дело сходившая на нет переписка. «У нас, значит, эпистолярная дружба теперь? Что ж, не худший финал». Вспоминал её всё реже, но и забыть не получалось. В самых неожиданных, иногда категорически неуместных местах: «Это не Ева. Как с Евой уже не будет». И дальше валилось одно за другим: как она говорила с ним, запоем, – и от этого ему казалось, что он после долгого отсутствия вернулся домой; как обнимала при встрече, утыкаясь в ключицу, как она отдавалась ему – никто и никогда, никто и никогда – всей кожей; казалось, вся насквозь – переживая, достаточно ли… шептала в самый разгар, улыбаясь и глядя прямо в глаза: «Нравится? Нравится?»

Вот из-за этих-то мучительно сладких непрошеных воспоминаний он и развёлся. Рядом с ними рушились любые попытки скрыть от самого себя, насколько Вика, жена, – чужая. Не то чтобы стала чужой – не стала такой, как Ева.

Потом… ничего, собственно, не случилось… просто всё остальное закончилось подчистую, и он решился увидеть то, на фоне чего всё остальное до сих пор копошилось: ни с кем не было так хорошо, как с ней, никто не был роднее. Написал ей, нарушив установившийся легковесный тон, не стал себя удерживать: «Как же я по тебе скучаю». И она отозвалась: «Может, ну её на фиг, дружбу по переписке? Давай-ка в Москву? Пошалим, коньяка попьём, в Третьяковку сходим».

– Столько всего хочется сказать, а слов подходящих нет, как обычно. – Собирается в душ, ищет тапочки. – Ты же знаешь, у меня со словами всегда так. Припаздывают слова.

«Лучше уж слова, – усмехнулся он про себя, разглядывая складки мятой простыни, собравшейся лучиками там, где она впивалась в неё руками. – Некоторые из присутствующих, расставшись с женщиной, понимают, что любят её навсегда. Вот это я понимаю припоздать».

– Может, вместе в душ, солнце?

– Нет-нет, мне там надо. – Вернулась в комнату из коридора, уже в тапочках, взяла с трюмо резинку для волос. – Я быстро.

Шагнула в сторону ванной, но вдруг передумала – повалила его на кровать. Целовала так хищно и жадно, что прикусила ему губу.

– Извини.

– Не останавливайся.

Он лежал, закрыв глаза и раскинув руки, вспоминая радость этих блаженных взрывов. Когда вот так – сама, пожирая, вжимаясь до боли. Когда не выуживаешь из интонаций, не дорисовываешь – мясом чувствуешь, как она тебя хочет. «Ни с кем, ни с кем, ни с одной».

– Сильно? Покажи. Кровоточит?

– В самый раз.

– Извини, я… тоже очень соскучилась.