– Спасибо, коли хире Демелант так сказал, – с достоинством отвечал старичок. – Не знаю уж, чем дал ему повод так думать; право, я не лучше многих наших жителей.

– Кроме того, – как бы не обратив внимания на скромное заявление старичка, продолжил Бофранк, – вы живете обособленно. И я хотел бы спросить вас, не видели вы чего подозрительного? Такого, о чем хотели бы рассказать мне или, может быть, собирались рассказать чирре Демеланту, да позабыли или убоялись.

– Отчего же мне бояться? – Старичок выглядел ничуть не озадаченным. – Всякое видишь, хире, коли живешь в таком месте. Как выйдешь ночью, в тишине, когда нет движенья ветра, как услышишь, как возятся в земле мертвецы, как плачут и стонут…

– О чем же они стонут? – спросил Бофранк, которому стало несколько не по себе, пусть даже в окно светило предполуденное солнце.

– О чем им стонать? О том, что они умерли.

Конестабль подумал было, что смотритель слегка подвинулся умом, но голубые глаза старика смотрели вполне здраво, и то, что он говорил, становилось поэтому еще страшнее.

– Вы знаете, хире, не всякая земля принимает мертвеца. А та, что принимает, не всегда успокаивает. Не всегда умерший понимает, что умер, а то еще случается, что и понимает, но хочет сказать родным или близким то, чего не успел при жизни…

– Знаете, я по роду службы тоже имею дело с мертвыми телами, – невесть зачем сказал Бофранк. Он взял со стола какой-то острый металлический инструмент, как он полагал, для вырезки по дереву, покачал в руке и положил на место.

– Мертвец мертвецу рознь, – грустно покачал головой Фог. – Знаете, хире, я боюсь. С каждым днем я все больше боюсь. Вы читали Гильтрама из Бьерна?

– Не припоминаю… – наморщив лоб, самым честным образом признался конестабль. – Что-то еретическое?

– Свод пророчеств – «Сказанное Солнцем Великим». Двести с небольшим лет назад эту книгу издали в столице, но потом все экземпляры уничтожили, за исключением нескольких.

– Одна – у вас?

– Я хотел бы, но – нет. Я лишь читал ее, когда учился в Калькве.

– Калькве? Но университет в Калькве…

– Закрыт сорок лет тому и превращен в епископское книгохранилище, – кивнул своей лысой головой старик. Его пальцы постоянно находились в движении, словно перебирали невидимую пряжу или искали гнид в чьих-то волосах. Если верить словам Фога, ему было без малого восемьдесят… Может, так оно и есть. Коли он и в самом деле учился в Калькве…

– Вы благородного происхождения? – напрямик спросил Бофранк.

– Что вам с того, хире? Я всего лишь скромный смотритель этого последнего людского приюта. Живу в тиши, и все мои собеседники – лишь тени.

– А вот это уже я знаю, – с удовлетворением сказал конестабль. – Трагедия Мальмануса – «Озрик-отцеубийца». Вы процитировали реплику Озрика: «Живу в тиши, и все мои собеседники – лишь тени…»

– Но так и есть, хире. А что до Гильтрама из Бьерна, то он ведь писал: «И выйдут они из могил своих ночью, нападут на людей, спокойно спящих в своих постелях, и высосут всю кровь из их тел, и уничтожат их. И досадят они живым мужчинам, женщинам и детям, не считаясь ни с возрастом, ни с полом».

Старик склонил голову набок, словно собака, когда она прислушивается к чему-то, что ее заинтересовало. Он постоял так немного – а надо сказать, что смотритель предложил Бофранку стул, но сам так и стоял посреди комнаты, чуть опираясь тощим своим задом на столешницу, – а потом вздохнул и заметил:

– Вы некстати приехали, хире. Вам ничего не понять из того, что здесь происходит и произойдет.

Старик все же помешан, подумал тут конестабль, не подавая, разумеется, никакого вида на сей счет. То, что говорит он о мертвецах, есть результат постоянного проживания на кладбище, подле могил и гниющих в них трупов. Кстати Бофранк припомнил одну лекцию, где говорилось, что поднимающийся из могил трупный дух способствует явлению особых видений, присущих только кладбищам и другим захоронениям. Разговаривать далее с сумасшедшим смотрителем иной прекратил бы, но Бофранк решил узнать у Фога как можно больше, пусть даже слова его путаны и смутны.

– Хотел бы спросить, что же вы думаете, хире Фог, об этих страшных убийствах.

– Убийства не страшны; страшно то, что грядет после них.

– Вы считаете, что убийства влекут за собой не что более жуткое?

– А разве нет? Посмотрите, что произошло. Люди не могут ходить по улицам с заходом солнца. Матери прячут детей и ночью стерегут их, чтобы никто не позвал с улицы, чтобы не сунулись в окно. Но им не понять, что истинный страх не разбирает, день ли, ночь ли… У господа давно уже нет очей.

Да тут раздолье для грейсфрате Броньолуса, коли на старика кто-нибудь донесет, подумал Бофранк. В самом деле, только цитат из Свода пророчеств, явно проклятой и еретической книги, достаточно было для привлечения Фога к суду. Что до слов его о том, что у господа давно нет очей, то это и вовсе прямая ересь, ибо фраза эта суть одна из догм тереситов, полувековой давности секты, ныне почти безвестной и, само собою, запрещенной…

– Вы знаете, кто убивает людей, хире Фог?

Этот вопрос заставил старика прекратить свое шевеление пальцами. Он снова наклонил голову, как незадолго до этого, и сказал очень тихо: