Значит, создание государства – это нечто большее, чем переопределение индивидуальных воль. Это передача того права, от которого отказывается каждый человек (принципиальная разница между передачей и отказом). Право не исчезает, не становится незначимым в мирном взаимодействии людей. Наоборот, право каждого из этих людей убивать других в естественном состоянии конденсируется, попадая в руки суверена. Суверен – это тот, кто воплощает единство Левиафана. Это лицо или собрание лиц, которые обладают всей полнотой власти в государстве. С этого момента возникает нечто совершенно новое. Возникает социальность. Условием социальности является наличие суверена. Суверенитет в понимании Гоббса состоит в том, что только репрезентативная фигура, искусственное лицо имеет право на убийство, на насилие, на определение того, что является законом, что является правом, справедливостью, что является почетным и непочетным в этом государстве. Все то, что в естественном состоянии определял правый разум, который есть у каждого из тех, кто может быть назван человеком, в государственном состоянии определяет суверен. Суверен является заместителем правого разума всех своих подданных. И тут возникает новый ответ на вопрос о том, кто кончает спор, – спор кончает тот, у кого есть власть. Но власть в государстве есть только у суверена. Следовательно, вся справедливость перестает быть предметом спора – ее определяет суверен. Все, что почетно, сообразно праву, – определяет суверен. Он является гарантом всех договоров.

Кто он? Либо король, абсолютный властелин, либо парламент (хотя Гоббсу он не нравится, он критик парламента). Тем не менее, кто-то из этих единств определяет ключевые особенности политической и социальной жизни для всех остальных. Так это мы видим, но так ли это видит Гоббс? Нет. Он полагает, что та воля, то законодательство, та прерогатива принуждать, которая присутствует на стороне суверена, являются не просто результатом или концентратом некоторого индивидуального произволения – нет. Король или, точнее, суверен – это тот, кто концентрирует в себе всю волю, все представления, все принципиальные решения народа, который смог образовать себя как народ лишь за счет того, что передал суверену права и признал его как суверена.

Мы видим, как, по Гоббсу, появляется социальность. Мы видим, что важнейшие определения социальной жизни людей оказываются, по Гоббсу, результатом их совместной жизни в качестве граждан государства. Откуда берутся законы? Откуда берется не индивидуальные, не вечные, не теоретически полученные, а реально функционирующие и используемые в повседневной жизни понятия справедливости, закона, действенности или недейственности того или иного закона? Философы старой формации сказали бы, что все от Бога. Философы чуть более близкие к Гоббсу по времени и опирающиеся, в свою очередь, на мощную философскую традицию, сказали бы, что такова традиция, сказали бы, что таково устройство данного народа, сложившегося благодаря мудрому законодателю и решениям, принимавшимся в течение многих лет и наложившим отпечаток на его основные характеристики… Гоббс говорит, что, начиная от разума и кончая справедливостью, правом, честью и достоинством, то есть все абсолютно определения, – это то, что производится внутри самого общества. Происходит полная имманентизация самых важных социально-этических определений. Хотите знать, что такое справедливость сама по себе? Сопоставьте с требованием разума. Хотите знать, что такое разум сам по себе? Посмотрите на разум государства. Здесь, конечно, много нестыковок, неслучайно Гоббс в «Левиафане» отказывается от понятия «recta ratio». Разум суверена – тот, кто диктует представления, определения, критерии того, что называть нормой, а что ненормой, что называть справедливым, а что несправедливым. В область математики, в исследование причин вещей суверен не вторгается, поэтому ничего нельзя сказать о том, является ли его разум высшим и здесь. Но размышлениям о вере и справедливости он ставит пределы. Невозможно выйти за эти пределы. Почему нельзя разрушить этот договор, обрушить его, если он вам не нравится? Потому что ничего нельзя сделать по праву, по справедливости, поскольку именно суверен определяет, что такое право, а в суверене концентрируется массовое убеждение граждан государства.

Следовательно, никакое независимое рассуждение, скажем, философское или богословское, то есть научно-религиозное, а также и собственно религиозное рассуждение, пророчество, откровение недопустимо в государстве. Нет никакой инстанции, которая могла бы быть противопоставлена государству, которая могла бы быть независимой от государства, в которой могло бы быть произведено принципиальное, фундаментальное знание об основных характеристиках политического или социального, или этического устройства совместной жизни людей помимо самого государства.

И последний раз говорю об этом сегодня. Можно было бы это интерпретировать как просто авторитарную позицию, как оправдание диктатуры, полицейщины, абсолютизма и так далее. Так делали, так интерпретировали Гоббса. Так иногда делают и сейчас. Но это неправильно. Во всяком случае, это не лучшая и не единственная интерпретация. Для нас как для социологов (и этим оправдано то, почему мы ставим Гоббса в начале курса по истории социологии, а не просто по истории политической и социальной философии) важно следующее: то, что описывает Гоббс, называя это государством, строго говоря, и есть социальность как таковая. Когда мы задаем себе вопрос – чем оправдана та или иная норма, по поводу которой мы не знаем, вообще-то говоря, кто и когда договорился о том, что она должна быть именно такой, мы говорим, что это социальная норма. Я как индивидуальное лицо, может быть, не хотел бы с ней соглашаться, но деться никуда. Почему именно так устроен конституционный процесс, почему именно это считается справедливым – что я могу противопоставить этим представлениям как отдельный, разумно мыслящий индивид? Свои соображения о том, как все устроено на самом деле? Свои представления о том, как это устроено по природе? Единственное, что я могу сделать, это выбрать свою позицию внутри старой дилеммы. Либо что-то устроено по природе, и правильное его устройство – это устройство по природе, и правильное познание этого устройства – это то, на что способен я как индивид, обладающий разумом, открывающим устройство природы, в том числе социальной. Или я говорю: даже то, что считается разумом и разумным рассуждением (а мы видели, какие возникают проблемы у тех, кто пытается отстоять свою точку зрения на то, что считается разумным), разумное рассуждение, разумное обоснование справедливости, разумное основание принятой нормы, существующих законов – все это основано только на одном: оно произведено здесь, у нас, внутри, в том, что мы называем обществом, а Гоббс называет государством и волей суверена. Вот почему он наш родоначальник.

Выбор Гоббса как важнейшего предшественника классической социологии – это совершенно безошибочное действие… хотя я и даю пояснение, почему Гоббс для нас так важен – это именно пояснение, а не попытка обосновать и оправдать такое начало. Руссо – совсем другое дело. Хотя есть, например, лекции Дюркгейма о том, что Руссо – один из предшественников социологии. Вообще, конечно, лучшее, что сказано о значении Руссо для социологии, сказано именно Дюркгеймом. Но только читают это сейчас историки социологии, да и то не все. Есть и много других исследований, но все-таки сказать, что Руссо – это совершенно бесспорный выбор, я не могу. Наряду с Руссо могли бы быть помещены в тот же самый ряд и многие другие авторы. Очевидно, что, если мы начинаем с Гоббса, то могли бы продолжить Локком и Юмом. Если мы перемещаем свое внимание с Великобритании на Францию, ту самую страну, где появляется слово «социология», почему бы не говорить о Монтескье, который, безусловно, в высшей степени значительная фигура? Кстати, если вы возьмете знаменитую книгу Р. Арона [14] , то Монтескье там занимает видное место, а Руссо нет. И это совсем не случайно, если считать социологию становящейся наукой, а Руссо – прежде всего философом. И опять повторю: Дюркгейм все правильно понимал, и он постепенно начал смотреть на Монтескье именно через призму Руссо, хотя сначала для него Монтескье был более важен. А мы? Почему не говорить о таких выдающихся фигурах, как Кондорсе или Тюрго, почему именно Руссо? В конце концов, даже если потом посмотреть, кто относится к значительным авторам, для многих социологов – это Токвиль, XIX век, но даже его у нас не будет. Из огромного многообразия авторов, заслуживающих рассмотрения, я выбираю Руссо. Да и то, я бы сказал, что в изложении Руссо будет некоторая монотонность. Если, говоря о Гоббсе, мы поднимаем достаточно много тем, то, говоря о Руссо, мы поднимаем меньше тем, но они принципиальные и представляются мне самыми главными именно потому, что затем нам придется переходить к обоснованию классичности классики социологии; объяснить, что специфически классического появляется в социологии, чего не было до той поры. Почему социология задает парадигму мышления и целый ряд проблем, с которыми социологи бьются по сей день. И вот тут ничего лучше Руссо я придумать не мог.

Руссо совсем не похож на Гоббса. Если Гоббс монархист и систематический новоевропейский философ, который, безусловно, мыслит себя и математиком, и натурфилософом, и в том числе и политическим философом, то Руссо – в первую очередь литератор. У него нет сочинений о том, как устроена природа и мироздание, как устроена значительная часть окружающего мира. В этом смысле он не философ в старом классическом понимании. Я хотел было сказать, повторив известные слова Цицерона о Сократе, что он первым свел философию с неба на землю, но это будет перебор. Во всяком случае, областей приложения его гения было много, но это была литература, педагогика, политика – все, что касается человека.

Влияние его было огромным, и прижизненное влияние его было несопоставимо с влиянием Гоббса. Тем не менее Гоббс (это важно для нас как социологов) принадлежит к тому старому типу политических философов, которые находятся при дворе, при инстанции принятия решений. Хотя он и не советник короля, и не участник политической жизни в том смысле, в каком были политиками Томас Мор, Фрэнсис Бэкон или Джон Локк, но он всю концепцию строит вокруг репрезентативного лица – суверена. Руссо – совершенно плебейский философ, который низко оценивает старую иерархию, даже получая поддержку аристократов. Дело не только в происхождении, но в ведении всей жизни вне области ответственных политических решений.